Элизабет Страут - Оливия Киттеридж

— Идиоты, — заключила Бонни, покачав головой.

Хармон промолчал.

— Она ведь больна, знаешь? — добавила Бонни, бросая книгу на диван.

— Кто болен?

— Да эта девушка. Подружка Тима Бёрнема.

— Как это — больна?

— У нее эта болезнь, когда человек ничего не ест. И видимо, довольно давно началась — даже сердце ей уже успела как-то повредить. Так что она и вправду идиотка.

Хармон почувствовал, как капельки пота выступают у него на лбу.

— Ты уверена?

— Что она идиотка? Да ты сам подумай, Хармон. Если ты молодая и у тебя плохо с сердцем, то тебе нельзя по вечеринкам мотаться. И уж точно никак нельзя голодом себя морить.

— Она не морит себя голодом, Бонни. Я же видел ее в кафе на марине с этим пареньком. Они в кабинке сидели, завтрак заказывали.

— И сколько она съела из того завтрака?

— Этого я не знаю, — признался он, вспомнив ее худенькую спину, когда она наклонилась над столом. — Но она вовсе не выглядит больной. Она миловидная девочка.

— Вот и Кэтлин так говорит. Тим с ней познакомился, когда колесил по стране следом за какой-то рок-группой. Не то «Фиш», не то «Пиш». Что-то вроде того. Помнишь, Кевин рассказывал про «Мертвые головы» — про тех, кто всюду следовал за той группой, — как они назывались? — «Благодарные трупы»? Я всегда считала, что это оскорбительно.

— Он же умер, — сказал Хармон. — Тот толстый парень, Джерри, из их группы. [21] Джерри Гарсия, лидер популярной в 1960–1970-е гг. калифорнийской психоделической группы Grateful Dead, умер в 1995 г. Упомянутую группу Phish считали своего рода их «наследниками» в 1990-е.

— Что ж, надеюсь, он умер благодарным, — ответила ему Бонни.

Деревья уже наполовину облетели. Норвежские клены все еще держались за свои желтые листья, но большинство оранжево-красных, что украшали сахарные клены, отыскали себе путь к земле, оставив позади голые ветви: они, холодные и мрачные, казались протянутыми руками с тонкими, как у скелетов, пальцами. Хармон сидел на диване рядом с Дейзи. Он только что упомянул, что больше ни разу не встретил ту юную пару, а она сказала — их ведь вышвырнули из дома Уошберна после той вечеринки, что привела к арестам. Дейзи не знала, где они теперь поселились, однако слышала, что Тим по-прежнему работает на лесопилке.

— Бонни говорила, что у девочки эта болезнь, когда голод до смерти доводит, — сказал Хармон. — Не знаю, правда это или нет.

Дейзи покачала головой:

— Красивые молодые девушки устраивают себе голодание, а потом доводят себя до смерти. Я статью про это читала. Они голодают, думая, что смогут себя контролировать, а потом это выходит из-под контроля и они уже не могут остановиться. Это так печально.

Хармон и сам начал худеть. Это оказалось не так уж трудно, он просто перестал съедать лишнюю порцию за ужином, брал себе кусок кекса поменьше. И стал чувствовать себя лучше. Он сообщил об этом Дейзи.

— То же самое у меня с курением. Постепенно откладывала первую утреннюю сигарету на попозже и теперь так ее отодвинула — курю только три днем.

— Это замечательно, Дейзи.

Хармон заметил, что она не курит утром по воскресеньям, но не хотел об этом упоминать. Битва с аппетитами тела — интимная штука.

— Скажи мне, Хармон, — Дейзи стряхнула что-то у себя с брючины и взглянула на него с лукавой улыбкой, — кто была твоя первая любовь?

В четвертом классе он совершенно потерял голову из-за Кэнди Коннелли. Он вставал позади нее на игровой площадке, чтобы смотреть, как она поднимается по лесенке на высокую металлическую горку для спуска на ковриках, и как-то раз она упала. Когда она расплакалась, он почувствовал себя совершенно обессилевшим от любви. Ему было девять лет.

Дейзи рассказала, что, когда ей было девять лет, мама сшила ей желтое платье — пойти на весенний концерт, который ежегодно устраивали в школе.

— В тот вечер она приколола к платью веточку белой сирени перед самым уходом из дому, — рассказывала Дейзи с тихим смехом. — Мы шли в школу… ах, я чувствовала себя такой красивой!

Мать Хармона не умела шить, но она делала на Рождество сладкие шарики из воздушной кукурузы. Говоря об этом, он чувствовал, как что-то к нему возвращается, неисчислимые утраты всей жизни откатываются прочь, словно глыбы, и за ними ему открываются — под сочувственным взглядом голубых глаз Дейзи — утешение и сладость того, что было когда-то.

Когда он пришел домой, Бонни сказала:

— Что это ты так долго? Мне надо, чтобы ты слазил и привел в порядок водосточные желоба, ты сто лет уже обещаешь это сделать.

Хармон протянул жене пакет с пончиком.

— И из трубы под раковиной сколько недель уже капает в ведерко! Не смешно ли — ты ведь хозяин скобяной лавки!

Ни с того ни с сего на Хармона вдруг волной накатил ужас. Он опустился в свое кресло в эркере. Через минуту спросил:

— Слушай-ка, Бонни, тебе не хотелось бы переехать?

— Переехать?

— Ну, скажем, во Флориду или еще куда.

— Ты что, с ума сошел? Или шутишь?

— Туда, где солнце круглый год. Где дом не такой большой и не такой пустой.

— Я на такую нелепость даже отвечать не собираюсь. — Она заглянула в пакет. — С корицей? Ты что, разве не знаешь? Я корицу терпеть не могу!

— Других там не было. — Хармон взял журнал, чтобы не смотреть на Бонни. Однако через минуту спросил: — Слушай, Бонни, тебя никогда не беспокоило, что никто из мальчиков не хочет принять магазин?

Бонни нахмурилась:

— Мы ведь об этом уже говорили, Хармон. С какой стати это должно нас беспокоить? Они свободны поступать так, как им самим хочется.

— Ну конечно. Но как было бы здорово! Хоть один из них оставался бы рядом.

— Ох уж этот твой негативизм! Он меня просто из себя выводит.

— Негативизм?

— Мне просто хочется, чтобы ты взбодрился. — Она смяла пакет с пончиком. — И вычистил эти желоба. Это очень неприятно, Хармон, что мне постоянно приходится тебя пилить.

В ноябре все листья опали, деревья вдоль Мейн-стрит стояли голые и небо было часто затянуто тучами. Дни становились все короче, и к Хармону вновь вернулось отрезвление души, какое то ненадолго отступало, то вновь наступало в течение довольно долгого времени: нечего удивляться, что Бонни велела ему взбодриться. Но втайне и совсем чуть-чуть ему все же удавалось взбодриться. Потому что теперь, когда он обходил торговый зал перед закрытием или продавал гвозди забежавшему в последний момент покупателю, он обнаруживал, что с нетерпением ждет воскресных утренних встреч с Дейзи, ждет с радостным чувством вовсе не тех кратковременных моментов украдкой, когда на несколько месяцев они оказались «…дружками». Вроде бы яркая лампочка засияла в городе, где быстро спускается ночная тьма, и порой, направляясь домой, он выбирал кружной путь, чтобы проехать мимо коттеджа Дейзи. Как-то он заметил у нее на въездной аллее помятый «вольво», весь обклеенный бамперными стакерами, и подумал, а не приехали ли к Дейзи из Бостона какие-нибудь родственники Коппера — погостить.