Ник Хорнби - Голая Джульетта

О существовании демовариантов «Джульетты» я напрочь забыл, но пару месяцев тому назад некто из моих бывших знакомых обнаружил их у себя на полке. Он их перебрал, перетасовал и выпустил CD, против чего у меня нет никаких возражений, хотя с каждым вашим словом насчет их сырости и недоработанности согласен на все сто. Мы хорошенько потрудились над этими песнями, я и мои ребята, и мысль, что кто-то, имеющий уши, сочтет десяток неряшливых набросков превосходящими по качеству плоды упорного труда, пота и крови, меня поражает. Если честно, я бы с удовольствием расколотил о голову этого парня всю его коллекцию бутлегов, всю ту воображаемую кучу из ста двадцати семи альбомов, и запретил бы ему слушать диски вообще. Но сам факт выхода «Голой» напомнил мне, что когда-то я на что-то годился. Кроме того, я и какой-никакой аванс получил, так что смог вручить жене хоть какую-то сумму. В течение одного вечера я ощущал себя кормильцем семьи.

Похоже, я вас завалил информацией, зато вряд ли вы теперь усомнитесь, что я это я. Это даже слишком я. Хотя сегодня меня это и не радует.

С наилучшими пожеланиями,

Ответ Такера поджидал Энни на рабочем компьютере. Она могла проверить почту и дома, перед завтраком, и, конечно, не сделала этого вовсе не по забывчивости. Просто иначе Дункан мог бы заметить письмо, а самое большое удовольствие для нее состояло в сохранении тайны. Даже вчера это было удовольствие, когда она получила два строго функциональных, но тем не менее удивительных сообщения. Теперь же речь шла об информации, к которой Дункан мог отнестись как к ключу от тайн вселенной. Энни не хотела, чтобы ему достался этот ключ. На то у нее имелись свои причины — по большей части характера низкого, подлого, постыдного.

Письмо она перечитала дважды, потом еще раз и сразу после этого отправилась за кофе. Слишком рано, но ей необходимо было собраться с мыслями, все обдумать. Точнее, ей надо было перестать думать о том, о чем она думала, чтобы освободить мозги. А сейчас, помимо Такера Кроу и его запутанной жизни, она думала о том, насколько «Голая» отравила атмосферу в ее доме.

Вечером Дункан вернулся домой поздно, от него несло спиртным. В разговоры он не пускался, на обычные бытовые вопросы отвечал кратко, отрывисто, даже, пожалуй, грубо. Он заснул сразу, как только лег, а Энни лежала без сна, слушая его храп и раздражаясь. Любой человек иной раз испытывает неприязнь к своему партнеру, это естественно, и Энни даже где-то читала про это. Но тогда, в часы вынужденного ночного бдения, она попыталась вспомнить, нравился ли он ей хоть когда-то. Может, стоило бы все эти годы провести одной? Почему кто-то непременно должен быть рядом, когда она ест, смотрит на экран телевизора, спит? Партнер — непременно показатель успеха. Но ведь тот, с кем еженощно делишь ложе, должен что-то собой представлять, разве нет? Должен показать себя способным на что-то. А их отношения с Дунканом — показатель провала, никак не успеха. Они с Дунканом оказались вместе, потому что оба засиделись на скамейке запасных. Но все в ней протестовало против этой ситуации. Она лучше, она заслуживает большего!

— Привет, красавица, — улыбнулся ей Франко, бармен за кофейной стойкой.

— Привет. Как обычно, пожалуйста.

Неужели он сказал бы ей «Привет, красавица», если бы она не заслуживала большего? Или, может быть, она слишком наивно восприняла приветствие, повторяемое раз двадцать на дню?

— Франко, сколько раз в день вы это говорите? «Привет, красавица…» Просто интересно.

— Честно?

— Конечно честно.

— Только вам.

Она засмеялась, и Франко вскинул руки в шутливом протесте:

— Вы бы видели тех, кто сюда заходит. Конечно, я могу сказать «Привет, красавица» и семидесятилетней бабуле… и даже говорил. Раньше. Но это неестественно. И поэтому я говорю это только вам. Самой молодой своей клиентке.

Она — самая молодая клиентка этого заведения! Вот она, география. Что ж, для здешнего захолустья не такое уж и диво. Франко не назвал бы ее красавицей, будь его бар в Лондоне или Манчестере. Она не провела бы полтора десятка лет в сером полусне с Дунканом, живи она в Бирмингеме или Эдинбурге. Гулнесс… Ветер, море, старость… Запах жареной пищи пропитывал все в городке, даже когда никто ничего не жарил. Киоски продавцов мороженого казались заколоченными, даже когда возле них толклись покупатели. Тут все в прошлом. В том самом 1964-м, когда в Гулнессе играли «Роллинг стоунз» и море выкинуло под ноги праздным отпускникам дохлую акулу. Кому-то и здесь надо жить. Почему бы не ей?

На обратном пути Энни вспомнила, что сегодня четверг и что дежурит на входе, стало быть, Мойра, престарелая общественница, вбившая себе в голову, что бездетность Энни — результат какого-то внутреннего дефекта, причем дефекта излечимого. Возможно, она была права, хотя совершенно в ином смысле. Впрочем, Мойра сделала вывод, исходя из продвинутого возраста Энни, — никаких поводов для подобного умозаключения сама Энни не давала и, разумеется, ни о чем не просила эту даму, которую, собственно, едва знала. Энни терпеть не могла четвергов.

На этот раз сельдерей. Бойкая старуха, давно разменявшая девятый десяток, вытянула навстречу Энни голову, увенчанную седым пухом с лиловым оттенком, и всучила ей солидный пучок огородной травы.

— Здравствуйте, — сказала Энни.

— Вот тебе травка, милая. Надежное средство.

— Спасибо.

— Блендер-то у тебя дома есть?

— Кажется, есть.

— Покроши все в труху и дай ему выпить.

— Ему? А мне ничего? Ни чаев, ни семян, ни фруктов в молоке?

— Ну, мы для тебя все уже попробовали. Значит, в нем дело.

В общем-то, Мойра права, дело действительно в нем. И в том, что для большей надежности Дункан предохранялся с помощью презерватива.

— Хорошо, я попробую сегодня.

— И все остальное тоже сегодня. Сразу же. Выпить — и в постельку.

— Тогда лучше в субботу.

Черт, зачем она это ляпнула? Кто ее за язык тянул?

— Ага, так он по субботам…

— Сегодня работы навалом.

— Ничего-ничего, не стесняйся.

— Да я не стесняюсь.

Конечно же, она стеснялась. Стеснялась себя, своего монотонного образа жизни, а больше всего — своей неспособности послать эту старую каргу подальше.

— О, Алан! Ты у нас гость нечастый.

Мойра обратилась к старику, одетому в пальто и дождевик и намотавшему на шею два или три шарфа. В руке старик держал стеклянную банку с чем-то похожим на гнилую луковицу, плавающую в мутном рассоле.

— Народ говорит, вы акулой интересуетесь.

— Да, интересуемся, — покровительственно кивнула ему Мойра. — Очень интересуемся.

— Вот у меня тут глаз той самой акулы.

Отправитель:Энни Платт < annie@virgin.net>