Аки Шимазаки - Бремя секретов

— Бабушка с дедушкой? То есть родители ее матери?

— Нет. Родители отца, господина Хорибе.

— Как ты с ними познакомился?

— Незадолго до моего отъезда в Токио папа дал мне их адрес и сказал, чтобы я зашел их проведать. Разве ты забыла, в университете папа с господином Хорибе были приятелями? Родители господина Хорибе хорошо помнили папу и с радостью приняли меня. Разумеется, я не сказал им, что встречался с Юкико.

Мама не проронила ни слова. Я продолжил:

— От них я узнал, что мать Юкико скончалась от лейкемии: во время атомного взрыва она подверглась сильной радиации.

— Госпожа Хорибе умерла… — произнесла мама слабым голосом.

— Да, — отвечаю я. — Если бы я приехал в Токио тремя месяцами раньше, я бы застал там Юкико.

— После этого ты еще виделся с ее бабушкой и дедушкой? — спрашивает мама.

— Да, но всего лишь два раза.

И я продолжаю рассказывать о родителях ее отца. Они говорили, что Юкико ни разу не приезжала в Японию навестить их и даже не писала писем.

— Мне это и вправду показалось странным… — добавляю я.

Но мама не слушает. Прикрыв глаза, она задремала.

Выхожу из спальни, захватив с собой поднос, чтобы разогреть еду.

Иду к себе в комнату, где я обычно читаю. Все стены в книжных полках. Среди научных книг выделяются три: «Манифест коммунистической партии», «Капитал» и «Гражданская война во Франции». Достаю эту последнюю и открываю наугад. Между страницами — две фотографии Юкико, пожелтевшие от времени. И еще клочок бумаги, на котором написан ее заграничный адрес. Бумага тоже пожелтела, а в местах сгиба и вовсе почти порвалась. Я сажусь за стол и раскладываю фотографии перед собой.

На одной из них Юкико снята стоя, на ней матросский костюм. Волосы заплетены в косички. Мягкая улыбка на губах. Но взгляд говорит о твердом характере. На обороте подпись: «Юкико 13 лет».

На другой фотографии она сидит на скамейке, лицом к объективу. Рядом стоит мальчик, ее ровесник, со слегка опущенной головой. «Юкико три года», — читаю на обратной стороне.

Когда Юкико показала мне эту фотографию, она сказала в шутку: «Мальчик — мой друг». От тех слов у меня сжалось сердце. Первая любовь, первый поцелуй. До сих пор помню прикосновение ее губ. Ощущение, будто внутри все горит. Я хотел остаться с ней до конца жизни. Неужели все дело в том, что мне было только шестнадцать лет? Не знаю. Но воспоминание о Юкико живо до сих пор.

Никогда не мог предположить, что теперь, пятьдесят лет спустя, стану рассказывать маме о своей первой любви. Я беру обе фотографии и иду к ней в комнату. Мама уже проснулась.

— Вот это я никогда никому не показывал, — говорю я.

Повернувшись ко мне, мама спрашивает:

— Что это?

— Старые фотографии. На них — тот, кто тебе хорошо знаком.

— Что еще ты отыскал? Фотографии папы?

— Нет. Посмотри.

Сначала я протягиваю ей ту, где Юкико стоит одна. Мама берет ее. И, взглянув, через несколько секунд говорит:

— Что это за девочка? Шизуко или Нацуко?

— Нет, это та, в которую я был когда-то влюблен.

— Юкико?

— Да.

Мама снова смотрит на фотографию и говорит:

— Лицо мне не знакомо. Она прожила в нашем квартале всего два года.

Показываю ей вторую фотографию, где Юкико три года и она вместе с мальчиком ее возраста. Мама долго разглядывает снимок.

— Вот еще одна фотография Юкико, — объясняю я. — Этого мальчика она в детстве очень любила. Они оба такие забавные.

Мама не отвечает. Взгляд ее словно прикован к фотографии. Через мгновение она спрашивает:

— Кто дал тебе эти фотографии?

— Юкико. Она говорила тогда, что у ее отца был очень современный фотоаппарат.

Мама по-прежнему не отрывает взгляда от фотографий, но больше ни о чем не спрашивает. Я встаю, чтобы выключить кондиционер. Открываю окна и стеклянную дверь, которая выходит в сад. Комната наполняется свежим воздухом. Жара спала. Сейчас лучшее время для работы в саду.

Выхожу в сад и потягиваюсь. Подсолнухи полностью раскрылись. Желтые лепестки сверкают в лучах заходящего солнца. Осматриваю огород. Спелые баклажаны, огурцы, тыквы, дыни. Начинаю выпалывать сорняки.

— Очень вкусно, правда?

Из комнаты доносится голос Шизуко: она разговаривает с мамой. Кажется, мама ест тыквенный суп. Шизуко рассказывает ей о внуках, которые собираются приехать к нам на праздник Бон. Мама еле слышно отвечает ей. Она давно так много не разговаривала. Похоже, она неплохо себя чувствует и действительно сможет сходить вместе с внуками на могилу к отцу.

Ветер стих, и теперь я слышу весь их разговор.

Шизуко говорит удивленно:

— Ну и ну! Я не знала, то у вас есть детская фотография Юкио.

Должно быть, она имеет в виду ту, где Юкико сфотографирована вместе с мальчиком. Мама молчит. Видимо, она, как обычно, задремала, слушая Шизуко.

— Наверное, он был чудесным ребенком, — продолжает Шизуко. — На этой фотографии он похож на Фуюки, когда тому было три или четыре года. Обязательно покажу Фуюки, когда он приедет к нам на Бон. Для него это будет сюрприз.

Я так и замер, склонившись над грядкой. Поворачиваюсь в сторону окон. Шизуко сидит на стуле спиной к саду.

— Детей связывает с родителями единая кровь, — говорит она маме. — Но если посмотришь на их лица, никакого другого доказательства не нужно… А кто эта девочка в матросском костюме?

На мгновенье повисла тишина.

— Юкико в тринадцать лет? — читает Шизуко надпись на обороте. — Эту девочку зовут Юкико? У них с Юкио почти одинаковые имена. Она немного похожа на Нацуко или, скорее, на Цубаки. Они с Юкио родственники? Нет, вряд ли. У вас ведь никого нет…

Все мое тело словно онемело. Каждое слово, произнесенное Шизуко, впивается в меня иглой. Значит, мальчик рядом с Юкико — это я? Поднимаюсь и распрямляю спину. Голова идет кругом. Я больше ничего не слышу.

Незаметно стемнело. Шизуко заперла изнутри все двери и террасу. В комнате погас свет. Я стою неподвижно в темноте.

Наконец иду к себе в комнату. Медленно подхожу к шкафу, где хранятся три книги, которые дал мне отец Юкико. Дрожащей рукой достаю книгу о французской революции и отыскиваю между страниц сложенный вчетверо листок бумаги. Аккуратно расправляю его и кладу на письменный стол. Адрес Юкико написан черными чернилами. Долго вглядываюсь в буквы. Вдруг Шизуко стучится в дверь.

— Твоей маме плохо… — говорит она с беспокойством.

К десяти часам вечера мама впала в кому. Шизуко немедленно вызвала врача и позвонила детям.

Я сижу возле маминой кровати. Время от времени повторяю: «Мама, ты слышишь меня?» Ответа нет. Долго вглядываюсь в ее бледное лицо. Она по-прежнему держит в руке две фотографии.

Неожиданно замечаю, что в другой руке у нее какой-то предмет, завернутый в вылинявшую белую ткань. Касаюсь ее безжизненной руки и аккуратно беру сверток. Разворачиваю. «Хамагури!» У меня перехватило дыхание. Створки ракушки все еще перевязаны пожелтевшей бумажной лентой. Тук-тук-тук… Стучит внутри камешек. Разорванная ленточка легко соскальзывает с ракушки. Камешек падает на пол. В углублениях створок слогами азбуки хирагана написаны два имени: «Юкико» и «Юкио». Я едва сдерживаю слезы.