Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва

Сначала лев посмотрел на него с явным недоверием, потом почувствовал себя польщенным, потом впал в ярость:

«Что это значит? Что он здесь потерял? Где прячется незваный пришелец?»

«Я бы мог указать путь вашему величеству…»

«Прекрати болтовню и веди меня!»

Длинноухий послушно потрусил вперед, привел льва к выложенному кирпичом источнику и с невинной миной заявил:

«Он прячется внутри».

Лев тотчас же бросился вперед, наклонился над краем и вытаращил глаза на себя, точнее, на свое отражение в воде. Яростно рявкая, он прыгнул на бортик источника — в ответ оттуда зарычало эхо, — повернулся к зайцу и с царственным пафосом в голосе произнес:

«Царь может быть только один, и это я».

Громко рыча, он бросился на мнимого соперника, то есть на самого себя, ушел под воду — и утонул.

Рибейро выслушал рассказ с явным удовольствием, некоторое время помолчал, раздумывая, а потом сказал:

— Моя любимая поговорка — подобное стремится к подобному — относится и к гибели, здесь в прямом смысле слова. И кое-что еще: заяц, первоначально бывший в тупиковом положении, в конце концов побеждает своего минотавра, заманивая его в зеркальную ловушку. Триумфальный исход.

— Для льва не совсем триумфальный, — возразил Мануэл. — И возможно, не всегда в конце должна быть смерть.

— Но ведь жить — это значит или есть, или быть съеденным. Все остальное — нянюшкины сказки.

— Я думаю по-другому. Взгляд в зеркало, может быть, таит в себе большие опасности, чем просто смерть, иные разрушения, которые разъедают и изнуряют душу.

— А что это за история? — Рибейро с любопытством посмотрел на своего визави.

— Это наполовину… — Мануэл замялся. — В общем, эта история осталась незаконченной.

— У арифметика не бывает нерешенных задач, — заявил Рибейро и настойчиво повторил свой вопрос.

— Да что я знаю, — ответил Мануэл подавленно. — Это всего лишь сказка, сон, выдумка. Мой дед никогда раньше ее не рассказывал, и я почти забыл ее.

В голосе Мануэла вдруг зазвучало упрямство. Он знал, что лжет, и знал также, что его учитель заметил это.

«Пожалуй, — подумал Рибейро, — тут сердечная рана». И потянулся к трубке. Голубовато-лиловое табачное облако повисло в тишине предсумеречных часов.

— Начались каникулы. Ты собираешься на все это время остаться в Коимбре? — спросил он, чтобы сменить тему. — Что ты будешь делать?

Мануэл пожал плечами.

— Понятия не имею, — пробормотал он печальным голосом.

— Я думаю уехать на некоторое время, — сказал Рибейро, — хочу навестить одного из старых знакомых. Он тоже профессор математики, несколько лет преподавал в Париже, а теперь живет в Порту.

Мануэл прислушался.

— Вы поедете в Порту?

— Да, — ответил Рибейро и подивился смущению в голосе Мануэла, — я уеду на следующей неделе.

— Мне очень жаль, — сказал Мануэл, — но Порту пробуждает во мне смешанные чувства.

— А не хочешь ли ты сказать, кто виноват в этом? — задал Рибейро встречный вопрос.

— Никто, — ответствовал Мануэл, — и это тоже не тайна. Тем не менее до сегодняшнего дня никто не знает об этом.

— Старая любовь…

— В известной мере. — Мануэл печально улыбнулся, не мог не подумать о Марии и своем деде, а потом сказал: — За несколько дней до смерти Мигел Торреш да Силва отправился на паруснике вниз по Дору к Порту, чтобы продать там несколько бочек своего лучшего вина.

Рибейро молчал. Затем через некоторое время осведомился:

— А ты, когда ты в последний раз был в Порту?

— Много лет назад.

— Тогда поехали вместе, если хочешь. Я знаю маленький постоялый двор, где ты сможешь жить за умеренную плату.

Мануэл ошеломленно посмотрел на него. На это он не рассчитывал. Его чувства колебались между благодарностью и сомнением.

— Ответь мне завтра. Я буду рад, если мне не придется путешествовать в одиночку.

— Я поеду с вами, — внезапно твердо сказал Мануэл. — Благодарю вас за приглашение.

Мануэл записал все, что ему пришло на ум. Потом с досадой смял бумажный листок, сунул его куда-то и отправился бродить по ночным переулкам.

Заметив бредущую навстречу парочку пьяных, с трудом держащихся на ногах, он спрятался в темноту подъезда какого-то дома. «Не поддаваться ничему, что обрушивается на меня, и прежде всего досаде». И он пошел дальше, но теперь уже домой.

— Такое впечатление, что у тебя в университете сверхурочные занятия. Что можно изучать вплоть до глубокой ночи? — с иронией спросила Мария, когда Мануэл вошел в комнату. Как громом пораженный, застыл он в проеме двери. Она, улыбаясь, пошла ему навстречу, закрыла дверь и бросилась ему на шею. Оцепенение, охватившее Мануэла, постепенно отпустило. Оба долго стояли молча, крепко обнявшись.

— Но… как ты вошла сюда?

— Не бери в голову. Ночью все кошки серы. А что делал ты?

— Профессор Рибейро пригласил меня на шахматную партию на свою «охотничью вышку». А кроме того, я не особенно торопился…

— Не торопился, когда я тебя здесь ждала?

Мануэл нежно прижал Марию к себе и тихо прошептал:

— Если бы я знал, что ты придешь…

— Сюрприз удался?

— Ущипни меня! Скажи, что это не сон!

— Я не щипцы, — сказала Мария и поцеловала его.

Они сели на кровать. Мануэл захотел все знать, и Мария рассказала: как они прибыли в Порту, как Жозефа внезапно начала кашлять и вызванный врач определил тяжелое воспаление легких. Не прошло и недели, как ее уже несли к могиле. Всех охватила великая печаль — Жозефа была членом семьи, почти тридцать лет она верно служила нам. Она была доброй, а иной раз и строгой душой дома.

Потом Мария рассказала, как она должна была заботиться о двух своих младших братьях, как все более чем когда-либо ждали возвращения отца, а она вела долгие разговоры с матерью, и обе многое узнали друг о друге.

— Да, я ей все о тебе рассказала. Она выслушала это с печалью, не из-за тебя, а потому, что она хорошо знает отца… но все же, может быть, и не так хорошо.

Мария задумчиво улыбнулась и продолжала:

— Он вел себя иначе, чем обычно, когда вернулся из путешествия. То ли смерть старой Жозефы, то ли что-то случилось во время его поездки, я не знаю, но он стал задумчивым, как бы погруженным в себя. По вечерам он сидел с моей матерью в саду, они часами разговаривали друг с другом. В последующие дни они стали подыскивать новую экономку, наконец узнали об одной не очень молодой женщине, чей муж погиб во время шторма в Гибралтаре и чей единственный сын отправился в Америку, нанявшись на корабль юнгой. Вместе с ней я вернулась в Коимбру, чтобы показать ей дом, ввести в курс новой работы.