Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва

«Это один из тех дней, которые поэты воспевают в своих радостных песнях», — подумал Мануэл.

Он с удовольствием ехал верхом рядом со своим учителем. Свежий западный бриз веял над полями.

— Мой язык подсказывает мне, что в воздухе появился крошечный процент соли, — заявил Рибейро, — и таким образом я прихожу к чрезвычайно спекулятивному выводу, что море находится на западе.

Мануэл засмеялся и с удовольствием возразил:

— Смелый вывод, сделанный вами на основе содержания соли в воздухе на территории этого вольного края. Как хорошо, что мы путешествуем не вместе с профессором Себастьяно, который меня уже в первый день настойчиво предостерегал от ваших соображений.

— Вот именно! Как всем известно, никто не рассуждает более диким образом, чем гильдия теологов. Их толкователи текстов ловят рыбку в мутной воде, притягивают одно к другому и частенько прикусывают язык. Повеет из Рима другим ветром — они надолго замолкают. По большей части у них нет никакого представления о математике и тем более о Золотом сечении, однако они, не смущаясь, подают «добрые» советы. При том, что старый Себастьяно сам по себе сносный человек и таки разбирается в шахматах!

— Но почему именно теологи должны заботиться о Золотом сечении?

— Потому что оно близко к их сфере деятельности и даже проникает в библейские истории.

Мануэл искоса посмотрел на своего учителя и в первый момент не понял, говорит ли тот всерьез или же с иронией, как это частенько случалось раньше.

— А при чем тут Золотое сечение? — робко заметил он.

— Его функция всегда скрыта от глаз, как, например, в музыке или искусстве. Но в сущности, все очень просто, можно объяснить даже на скаку. Элементарное правило Золотого сечения тебе известно: отрезок делится так, что отношение длины всего отрезка к его большей части равно отношению большей части к меньшей. Теперь перенеси это на Бога, человека и окружающий его мир. Примем Бога за весь отрезок целиком. Мы — большая часть отрезка, окружающий нас мир — меньшая. Если отношение Бога к человеку соответствует нашему отношению к миру вокруг нас, то возникает гармония. Это так просто. Глупо то, что мы, как наибольшая из обеих частей отрезка, постоянно стремимся расширить границы в свою пользу. Ясно, что это вступает в противоречие как со всем отрезком, так и с его меньшей частью.

Мануэл задумался. Они тихо скакали рядом. «Как хорошо, — подумал он, — рассуждать о Боге и окружающем нас мире под цокот копыт».

Потом он опять ухватился за нить беседы.

— Почему вы, математик, ломаете себе голову над проблемами теологии?

— Потому что, как тебе известно — а мне и подавно, — подобное стремится к подобному. А также потому, что это весьма убедительно. Но, собственно, я собирался порассуждать не о Всевышнем и его творениях, а об историях, и не обязательно библейских. Потому что и тут Золотое сечение имеет большое значение, как тайный институт гармонии.

— Как вы себе это представляете? Когда рассказывают истории, при чем здесь математик с его уравнениями?

— Для этого арифметика необходима точно так же, как при плетении паутины. Природа во всем знает толк. Как и искусство, впрочем. Вот тебе великолепная задача на сообразительность. Даны следующие составные части: история, тот, кто ее рассказывает, и, наконец, тот, кто ее выслушивает. Чтобы рассказ выглядел правдоподобно, как для тебя устные рассказы твоего деда, и при чтении, когда автор остается в тени и читателю предлагается только текст, тогда в этой совместной игре необходимо правило Золотого сечения. Итак, подумай. Я даю тебе время на раздумье, пока мы, скажем, не доберемся до Дору, чтобы там переправиться на другой берег.

— Могу я при этом рассуждать вслух?

— Это так же запрещено, как и наоборот, — усмехнулся Рибейро.

— Тогда я попытаюсь провести аналогию. Рассказчик — творец. История — его творение, которое он посылает людям. Как рассказчик соотносится со своей историей, так и она со слушателем. Это означает, что рассказчик — отрезок целиком — относится к своей истории — большей части отрезка, — как та — к слушателю, наименьшей части отрезка. Таким образом, отношение рассказчика к своей истории должно находиться в гармонии с отношением этой истории к слушателю.

— Браво! Ты попал в яблочко.

— Но это будет означать, что история во время ее рассказывания начинает жить своей собственной жизнью…

— …и потом становится как бы историей слушателя. Так оно и есть.

— Это магия.

— Да, ты прав. Очень трудно освободиться от магии Золотого сечения. Все равно — стоишь ли ты перед шедевром живописи или внутри церкви или пленен каким-нибудь рассказом. Тебя все еще удивляет, что арабы со своими бесчисленными историями были к тому же великими математиками? И не случайно внутри иудейской традиции возникает мистика чисел каббалистов со всеми их взаимосвязанными метафорами, загадками и притчами… Так подобное приближается к подобному, а мы между тем к нашей цели.

— Дору!

— Дору. А за ним ты видишь силуэт города, давшего название нашей стране.

Гавань жила своей деловой жизнью, вовсе не заботясь о посетителях из Коимбры.

С утра до вечера Мануэл бродил по ее густо переплетающимся переулкам. Здесь пахло то рыбой и кипящим маслом, то пряностями Востока. На набережной дрались из-за рыбьих голов бездомные кошки, а между будками базарных торговцев бродили собаки. Утром в гавань приплыл огромный торговый корабль из Северной Африки, целый день в порту царило оживление — разгружали трюмы, переносили на берег бесконечное количество крепко перевязанных тюков, на набережной громоздились горы ящиков и бочек, и торговцы с их тяжелогружеными повозками перекрывали все улицы и подъездные пути.

Когда солнце погрузилось в море, Мануэлу удалось с громадным трудом найти столик с двумя стульями в задней части условленного трактира. За большими столами в вытянутом в длину помещении сидели, тесно прижавшись друг к другу, шумливые люди, слышались бесконечные разговоры на чужеземных языках, а воздух был наполнен пивным духом, винными парами, дымом экзотических Табаков и запахом жареного.

Дни пронеслись как один миг. Мануэл побывал в фактории английских виноторговцев, лавках бочаров и в одном из многочисленных винных подвалов. Он бродил по лабиринтам старых построек внутри Фернандинской стены и под аркадами на берегу Дору, откуда можно было увидеть качающиеся на речных волнах гондолы. Потом он поднялся к церкви Душ-Клеригуш, расположенной в самой высокой части города и уже издалека служащей ориентиром для кораблей. На другой день он зашел в церковь Святого Франциска, богато украшенную позолоченной резьбой. На стене висели прикрепленные к нитям многочисленные письма, обращенные к святому Франциску. Поскольку все они были не запечатаны, то приходящие в церковь позволяли себе прочитать некоторые из них. В большинстве случаев это были слова благодарности, поскольку этот святой считался посредником между верующими и Девой Марией.