Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва

— Иной раз мне доставляет удовольствие действовать не по уму, а по опыту.

— Тогда мы с превеликим наслаждением оценим ваше предложение.

Довольный этими словами профессора, хозяин сходил за своим лучшим вином, принес чистые бокалы, в том числе и себе, сел за стол, разлил и начал рассказывать:

— Это вино, чтобы вы знали, особенное. Там, где у Пиньяно сланцевые горы резко обрываются к югу, а солнце особенно щедро ласкает виноградные лозы, именно там выжимает мой виноградарь эти божественные капли. К сожалению, выжимал, должен я вам сказать, потому что старик более года назад умер, и кто знает, что сталось с его вином. Это был мастер божьей милостью и, кроме того, лучший рассказчик историй, когда-либо переступавший порог моего дома. Когда он приезжал в Порту, чтобы продать свое вино, ночи становились длиннее, потому что мы сидели здесь допоздна и слушали его. Давайте выпьем первый бокал за него и его истории!

Мануэл как будто окаменел. Не говоря ни слова, он поднял свой бокал и выпил. Не о его ли деде говорит хозяин и не в этой ли таверне бывал его дед? Не здесь ли он рассказывал свои истории, знакомил всех с новыми?

— Если старика, о котором вы говорите, звали Мигел Торреш да Силва, — сказал Мануэл, — то не беспокойтесь о его вине. Один из его внуков давно научился от него виноделию и сейчас хозяйничает на виноградниках. Но что касается историй, никто больше не сможет рассказывать их так, как он.

— Вы знаете его? — удивленно спросил хозяин.

— Это был мой дед, — ответил Мануэл.

Хозяин проглотил язык. Рибейро сидел молча, опустив глаза и разглядывая темно-красное вино на дне своего бокала. Мануэл поднял голову и посмотрел учителю в лицо:

— Возможно, Платон был прав.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Рибейро и поднял глаза.

— Что Бог занимается геометрией.

— О чем вы говорите? — спросил хозяин, который снова обрел речь, однако ничего не понимал.

— Он считает, — сказал Рибейро, — что у вас действительно безошибочный, великолепный нюх.

— Возможно, вы и правы. Но если старый Мигел на самом деле ваш дед, то вы наверняка знаете некоторые из его историй.

— Я знаю все.

— Тогда вы унаследовали его искусство и будете пересказывать его истории.

Прежде чем Мануэл смог что-нибудь сказать, Рибейро ответил:

— Настанет время — и подобное найдет подобное.

Все трое помолчали. Ночь постепенно стихала.

— Жаль, что время вашего деда прошло, — сказал хозяин, и его сожаление прозвучало искренне.

«Он, наверное, его очень любил», — подумал Мануэл, и ему захотелось узнать, связана ли его любовь с вином или с историями.

— Я помню, — сказал хозяин, — я совершенно точно помню, когда он здесь был в последний раз. Мы договорились о количестве бочек с вином, которые он должен был мне поставить, и, как всегда, оба были довольны сделкой. Потом вошел один чужеземец, марокканец, сел за столик вашего деда и завладел им до конца вечера.

Мне нужно было заниматься кухней, мое заведение было заполнено до отказа, поскольку в тот день, как и сегодня, в гавани пришвартовались торговые корабли из Северной Африки — чужеземец был одним из пассажиров, и у меня был забот полон рот. Однако от меня не ускользнуло, что беседа была возбужденной, араб долго что-то рассказывал, усиленно жестикулировал, и порой казалось, что он пытался заключить сделку. Какого рода — не знаю, меня это не волновало. Пока благополучию моих гостей ничто не угрожает, меня ничего не волнует, и, кроме того, ваш дед был не тот человек, который не смог бы постоять за себя. Короче говоря, эти двое ушли в ту ночь из моей таверны последними.

Хозяин, при всем при том не выпускавший из виду свое заведение, замолчал и поднялся, потому что гости за одним из столов собрались уходить.

— Я не понимаю, — сказал Мануэл, — так, значит, все это правда?

— От слова до слова, — подтвердил Рибейро.

— И тем более мне хочется узнать, что произошло дальше.

— Насколько я помню, твой дед учил тебя, что всему свое время. Теперь вот что: отпускай хлеб твой по водам.

— Что вы имеете в виду?

— Это совет одного мудрого иудея, жившего в стране между Тигром и Евфратом примерно две тысячи лет назад. В своей книге он запечатлел много умных вещей, в том числе и такую: отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его. Пойдем. Завтра будет день.

Когда хозяин увидел, что его гости готовятся уйти, он поспешил к ним и сказал:

— Так как вы для меня гораздо больше, чем просто друзья моего друга, позвольте мне считать вас сегодня моими личными гостями. И так как старый Мигел уже никогда больше не придет ко мне, я тем более надеюсь увидеть вас у себя.

С этими словами он проводил их до двери через почти пустой зал. Когда они были у выхода, то заметили, что за столиком у дверей сидит кто-то закутанный в расшитый дорогой вышивкой платок. Молодая женщина с тонкими чертами лица устремила взор на хозяина и его гостей, те остановились, изумленные.

— С позволения сказать, — со смущением в голосе начал хозяин, — вы не выглядите как… ну, я имею в виду, как такая, которая в столь позднее время наносит визит в трактир. Скажите, чем я могу вам помочь.

— Прошу вас благосклонно выслушать меня, — сказала женщина, — потому что я должна поведать вам многое. Но пока что позвольте рассказать одну короткую историю.

Не говоря ни слова и все еще удивляясь, Мануэл и Рибейро взяли два стула и сели рядом с ней; хозяин же, полный любопытства, чем это все закончится, остался стоять скрестив руки.

Молодая женщина обеими руками стянула платок с головы — только теперь стало видно, как она прекрасна, — и начала рассказывать:

— Жила-была одна старуха, которая однажды при наступлении темноты начала советоваться со своими служанками. Еще до восхода солнца, сказала она, мы покинем наш дворец, потому что об этом никто не должен знать, мы пройдем по спящим улицам и выйдем из города через потайные ворота. Там нас будут ждать оседланные лошади. Мы поскачем через страну и ночь и не дадим лошадям отдыха и будем скакать до вечера, пока не прибудем в город на море, где нас никто не знает и где мы сядем на корабль. Отсюда мы с попутным ветром поплывем на север, через несколько дней опустим якорь в гавани чужого города, покинем корабль, снимем комнаты на постоялом дворе, где служанки мои останутся, а я сама пойду через ночной лабиринт переулков, войду, преображенная, в этот трактир и расскажу вам мою историю — в твердом убеждении, что я вернулась.

— Подражать Канту, — любил говорить Тифтрунк, когда на землю опускались голубовато-лиловые сумерки, — все равно что бросать зерна в борозды волн на водоразделе.