Кэндзи Маруяма - Плач по луне

Во многих домах яблоки больше не выращивают.

У меня в саду за десять лет умерло десять деревьев. Два от удара молнии, пять под тяжестью снега, три просто от старости. Зато я посадил двадцать новых, в этом году собрал с них первый урожай и неплохо продал. Но все равно бедней меня в деревне никто не живет. Почти все, что зарабатываю, трачу на яблони. Расходов полно: удобрения, инсектициды, всякие инструменты.

Снег сегодня выпал необычайно тяжелый.

Когда утром пригреет солнце, он размякнет и навалится на яблони неподъемным грузом: самые толстые ветви пригнет до земли, остальные поломает. Может, и стволы не выдержат. Старые яблони хрупкие, как старые люди. За эту зиму у нас в деревне наверняка несколько стариков умрет. А сегодня не стало еще одного человека, моего возраста. Но никто, кроме меня, пока об этом не знает.

Я слышал, что и бывший староста при смерти.

Все говорят, будто он доживает последние часы, но я надеюсь, что он еще потрепыхается. Пусть помучается как следует. Его пронзительный визг не смолкает даже ночью. Что слышится в этом диком крике? Боль и безумие.

А если прислушаться, то можно разобрать и голос девушки.

Это голос юной Яэко. Минувшей осенью я сидел на пороге ее полуразвалившегося дома и ел красные яблоки из ее сада. Стоило один раз откусить — и сразу перенесся на двадцать лет назад. Яэко ожила, наполнила все мое тело. Пока ел яблоки — все время видел и чувствовал ее. Очнулся от птичьего крика и долго потом разглядывал яблони в ее саду.

Они все до единой живы.

Я за ними не ухаживал, но им нипочем болезни, насекомые, грозы, снегопады. И каждую осень они по-прежнему родят яблоки, несравнимые по вкусу со всеми остальными. Три-четыре съедаю я, большая часть достается птицам и оленям, а остальные сгнивают в земле, питая ее своим соком. Да и мать Яэко под своим синим камнем давно уж стала удобрением для сада.

Как стонут мои бедные яблони!

Кровь в жилах леденеет, сердце пронзает болью. Мокрый, тяжелый снег душит мои деревья. Самые старые, те, что растут по берегу речки, вряд ли дотянут до утра. Надо что-то делать сейчас, пока не поздно. Случись такое еще вчера, я непременно вылез бы из постели, взял в сарае большую алюминиевую лопату и — ночь-полночь — отправился бы спасать свой сад.

Но сегодня я лежу не двигаясь.

Я так устал, не могу пошевелиться. Нет сил даже перевернуться на другой бок. Бог с ним, со снегом. Видеть его больше не хочу. Сегодня я находился на лыжах, а потом еще пришлось рыть в снегу яму — глубже чем в человеческий рост. По-хорошему надо было и землю подолбить, но она смерзлась, стала крепче бетона. Разве киркой возьмешь?

Придется с этим подождать до весны.

И зачем я только повадился ездить в город за покупками? Сидел бы себе дома, глядишь, и обошлось бы. Так до самой весны ничего не узнал бы. А может, и до осени. Нет, надо мне было с утра пораньше налаживать лыжи, собирать рюкзак. До автобусной остановки добираться — целая история. А о том, чтоб ехать на своей машине, и вовсе думать нечего — весь двор под снегом. Я не был уверен, что и автобус-то ходит, думал, не придется ли с пустыми руками возвращаться.

Но шоссе было расчищено.

А перед бывшим пожарным сараем (он теперь пустует) ждал автобус. Колеса у него были обмотаны цепями. Пассажиров, кроме меня, никого. Молодой шофер поглядывал на меня в зеркало, всю дорогу трепал языком. Говорил, если ночь выдастся ясная, будет видно, как старый месяц умирает. Говорил, на Новый год поедет на юг, на острова. Еще что-то там нес, но я почти не слушал. Смотрел на отвесные снежные стены по краям дороги, вспоминал Снежка, которого давно уж нет на свете.

Решил: весной заведу себе белого щенка.

Я, конечно, знал, что новый Снежок не поможет мне начать жить заново. Если б я даже очень захотел изменить свою жизнь, вряд ли мне это удастся. Ответы на все вопросы будут те же самые. Вот я существую на свете сорок лет. А что в прошлом? Ничего и никого, кроме Яэко. Столько лет миновало, а я все не могу избавиться от этого наваждения, сдвинуться с мертвой точки и пойти по жизни дальше. И еще есть у меня яблони, живущие от весны к осени.

Значит, полжизни позади?

И все равно я прожил их лучше, чем мой сосед. Он-то считает, что ему все должны завидовать — как же, до семидесяти одного года был старостой. А потом стал живым трупом. Лежит весь закованный в гипс, три раза в день вместо завтрака, обеда и ужина ему делают укол толстенной иглой, а по ночам визжит нечеловеческим голосом.

Эти вопли не дают деревенским спокойно спать.

Они разносятся по всей долине, эхом раскатываются по горам, пугают домашнюю скотину, будят грудных детей. Родные перенесли бывшего старосту в погреб, но это мало что изменило. Все равно временами он орет так пронзительно, что и толстые стены не помогают. Соседи тревожно ворочаются в постелях, их сладкие сны сменяются кошмарами.

Автобус подъехал к мосту и остановился.

Надо было пропустить встречное такси. Я попытался рассмотреть, кто там сидит, но не сумел. Потом автобус тронулся, и я перевел взгляд на речку, бурлившую далеко внизу. Той разбитой в лепешку машины не было видно — снегом занесло. Деревенские, проходя мимо этого места, всякий раз качают головой: «Как только жив остался». В жаркий летний день «мерседес» старосты заскользил по сплошному ковру из дохлых поденок. И все — был человек старостой, стал овощем. Теперь у нас старостой его сын, но на ближайших выборах его, наверно, прокатят. Что-то мало поит вином своих избирателей.

В городе тоже было снежно.

Но без сугробов, только пыль кое-как припорошило. Повсюду строят небоскребы, искры от сварки так и сыплются огненным дождем. Горожане за последние годы здорово раздобрели, только глаза сделались какие-то безумные. Встретил на улице одного мужика, раньше жил в нашей, деревне. Шел куда-то со всем семейством, наверно, покупки к Новому году делать. Я с ним здороваться не стал, даже головой не кивнул. Он тоже сделал вид, что меня не заметил.

Я зашел в самый дешевый супермаркет.

Накупил кучу рыбных консервов, уложил в рюкзак. Теперь с голоду не помру. Немножко пошатался по улицам. Видел универмаг, который, по слухам, вот-вот с молотка пойдет; ярко разукрашенные кафе, где даже зимой продают мороженое; крошечный зоопарк, где можно посмотреть на дряхлого льва; фруктовые лавки с плохими и дорогими яблоками; вокзал, куда десять лет назад отвез Яэко.

Подождал обратного автобуса.

Ехал опять один. И по дороге никто больше не сел. Водитель был другой, пожилой. Говорит: «Ишь, как времечко-то летит. Вот уж мы с тобой и немолодые». Так оно и есть. Помолчали. Когда подъезжали к перевалу, он сказал: «И ждать особенно нечего». Опять он прав, но разговаривать не хотелось. А снег повалил еще пуще.