Кристин Айхель - Обман

– Что? Вы с ней даже не поговорили?

– Нет. Потом был Париж, потом Вена и Грац, после чего я уже не смог продолжать. Я узнал, кто ее агент. Старый приятель профессора Хёхштадта. Я ему открылся. Он даже передавал мои письма, потому что я вступил с ней в переписку. Я всегда знал, где она находилась, где выступала с концертами. На свой экзамен я не явился. Он должен был состояться в тот день, когда я сидел на концерте в Граце, в Штефаниенхаме. И опять коробка с шоколадными конфетами и яркими барельефами моих богов музыкального сочинительства. Впрочем, Шуман занял свое место совсем рядом со сценой. Взглянув на часы, я понял, что сейчас профессор делает совсем не радостное открытие: его ученик не явился на экзамен по фортепьяно. Но я-то уже находился там, где положено. Я сидел в первом ряду; мне стоило больших денег и бесконечных телефонных звонков постоянно оказываться в первом ряду, но я не находил в этом прежней радости, поскольку что-то не получалось в моей жизни, и Хризантема с каждым разом выступала все слабее, а я испытывал к ней такие глубокие чувства… Потом мне стало плохо, и служитель, копия жалкого Ганса Мозера, чертыхаясь вывел меня из зала.

– О Боже мой!

– И это говорите вы.

– Гм!

– Ну, тогда следующий вопрос.

– Минуточку, я…

– Вы позволите джин-тоник?

– Ни в коем случае. Это же алкоголь.

– Всего один бокал. Всего ничего, даже говорить не стоит.

– Это запрещено.

– Но это ведь моя жизнь, пожалуйста.

– Пожалуй, нет.

– Пожалуйста, добавьте два кусочка льда.

– Завтра.

– Вы ангел.

– Значит, любовь, что осталась миражом, далекие не исполнившиеся грезы.

– Изящно сказано. Но это не совсем так.

– Ах так?

– Как было сказано, я ей писал. Раз в неделю. Письма я переправлял ее агенту. Иногда в письме было всего одно предложение, иногда много страниц. Я писал о Шумане, состоящем исключительно из вздохов и знаков вопроса. Писал о вещах, которые не доверял никому. Так продолжалось целый год. Потом она стала мне отвечать. Это были почтовые открытки из самых разных городов мира. Огромное количество добрых пожеланий. Я думаю о вас. Как поживает Шуман? Затем пошли письма. Ни слова о бытовых вещах. Мы прекрасно общались таким вот бестелесным образом. И еще писали друг другу о самом заветном, о неукротимых фантазиях. Но прошло еще четыре года, четыре долгих глупых года, когда я играл в гостиничных барах и знакомился с дамами, оставаясь законсервированным агентом, «грызуном-соней». Целых четыре года до того, как…

– …до того, как что?

– И вот это случилось.

– Что же?

– Отпустите меня. Завтра мы продолжим…

– Договорились.

– Подумайте, пожалуйста, о кусочках льда.

Если я увижусь с ним вновь, он напомнит мне о ком-то, больше всего похожем на меня. Он уверенно схватит меня за шиворот, как хватают кошек и кроликов, притянет меня к себе, держа за шкурку. Именно этого я неосознанно ждала. Я снова увижу его, ничего не предпринимая во имя этого. Эта встреча просто состоится, она произойдет на скамейке в парке или на бензоколонке и покажется еще менее реальной, чем грезы, которые делают меня немой и покорной, как он сам. Я не буду знать, что сказать, потому что способна мыслить лишь до встречи, до новой встречи с ним. А он будет уже другим. Самое печальное, что он станет чужим, но самое прискорбное, если при встрече я обнаружу следы, говорящие о былом знакомстве, если он просто перебежит мне дорогу.

– Вы ужасно выглядите.

– Я всю ночь писал.

– Что писали?

– Письма. Письма Хризантеме.

– О!

– Да, да, да.

– Мы можем начать?

– Легко помнить, но трудно забыть. Дин Мартин.

– Что же случилось с вами и Хризантемой?

– Как уже было сказано, она стала мне писать. Я почти осознал данное обстоятельство, даже научился ценить факт таких странных отношений, состоявших из букв и тире, не омраченных банальностями изжившей себя страсти. Потом наступило это утро. Лишившись квартиры, я скитался по гостиницам, сегодня в одной, завтра в другой – в зависимости от соответствующих контрактов. Студенческую квартиру пришлось освободить, адресованные мне письма оседали в абонентском ящике, откуда уже пересылались мне. Я провел целую ночь под чужим одеялом с совершенно инертным телом, которое постепенно стал воспринимать как причудливую фонотеку шумов. В результате я так и не сомкнул глаз и даже еще не принял душ. Поэтому, весь опустошенный, я явился на завтрак, съел яичницу из порошка, как принято в гостиницах средней руки. Когда официант принес мне поступившую корреспонденцию, я сразу узнал ее почтовую бумагу. Цвета слоновой кости, как белые клавиши на старом рояле. Письмо было коротким. Она приезжает в город, где мы познакомились. Остановится в той же гостинице. Сопровождать ее будет семья. Хочет меня повидать.

– Что вы почувствовали?

– Волнение. И страх. Времени у меня оставалось немного. Письмо шло слишком долго. А день икс наступал уже через двое суток. Тот самый день пробуждения «грызуна-сони». Я выехал мгновенно. Господин Хаземан приветствовал меня как старого друга. Вы получите просторный номер, заметил он и рассмеялся. Шампанское за счет гостиницы. Я пробыл в гостиничном номере весь день и всю ночь. Закутавшись в купальный халат, как улитка, валялся на кровати и смотрел телевизор. Особой радости я не испытывал. Просто тупо валялся. Когда на другой день в обеденное время зазвонил телефон, я едва ворочал языком. Она же сказала всего несколько слов. Помер 320, произнесла она. В полночь. И положила трубку…

– Ну и?

– Я бы хотел джин с тоником. Пожалуйста.

– Вообще-то это запрещено.

– Спасибо. Очень благодарен. Это что – термос? Ах да, кусочки льда. Невероятно. Ну вот, да еще часы у меня встали. Я их и встряхивал, только вот стрелка ни с места. Она все же двигалась, однако неуловимо медленно. Я принял ванну, потом еще одну. Заказал Club sandwich [4]в номер, потом несколько часов перебирал в руках забавные крохотные флажки, которые всегда втыкают в эти бутерброды, словно вся жизнь – это сплошной ребячий день рождения. Постепенно стало смеркаться. Я открыл окно и стал разглядывать, как автомобили отбрасывают перед собой пучки света. Перескакивая с одного телеканала на другой, почувствовал, что мне становится дурно от разноцветных жакетов ведущих теленовостей. Тогда, чтобы убить время, я стал пересчитывать облицовочные плитки на стенах ванной комнаты, разглядывать телефонный аппарат. Он показался мне нелепым – для разговора со мной голосу Хризантемы пришлось втискиваться в эту отвратительную маленькую коробку. Я вспомнил свою последнюю даму, у той дома был телефонный аппарат, весь обтянутый парчой. Я оделся, потом снова разделся, чтобы принять душ. И так несколько раз, из-за этого я чуть не опоздал на свидание. Наконец вышел из-под душа, немножко протер запотевшее окантованное зеркало и взглянул на часы. Было пять минут первого ночи. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы надеть носки. В ответ на мой стук дверь медленно отворилась. Внутри было абсолютно темно. Значит, это ты, прошептала она. Я почувствовал ее руки и губы. Я вскрикнул от неожиданности, а она в ответ проговорила: да, сейчас. И больше уже ничего не сказала. Это была борьба – неслыханная, грубая, и это было самое прекрасное, что я когда-либо испытал в своей жизни.