Кэндзабуро Оэ - Записки пинчраннера

Другое письмо — от отца Мори, с тех пор ни разу не показавшегося в школе. Оно было написано на фирменном бланке лаборатории атомных исследований в Калифорнии. Я читал его с надеждой очиститься от грязи, в которой вываляло меня письмо Дохлой обезьяны . Внезапно я понял, что болезненно переживаю отсутствие отца Мори.

Отныне я буду писать вам бесчисленные письма, причем не только письма в обычном понимании этого слова, а посылать вам все, начиная с исследовательских записей и кончая своими произведениями, ха-ха! Буду непрерывно звонить вам, без конца рассказывать о себе — на такую мысль меня натолкнула Дохлая обезьяна , о которой я услыхал от вас. Разрешите еще одной Дохлой обезьяне вцепиться в вашу толстую шею. Я понимаю, это малоприятно, но вы сами знаете, как трудно отделаться от Дохлой обезьяны , ха-ха!

Однако, мне кажется, что, став вашей Дохлой обезьяной , я в то же время превращаю вас в свою Дохлую обезьяну. Ведь из всех желающих стать Дохлой обезьяной я вам самый близкий по духу, хотя я и окончил физический факультет, а вы литературный. Беспрерывно input (вводя) в вас информацию, я хочу повлиять на слова, которые будут output (выводиться) из вас. Когда вы начнете думать обо мне круглые сутки, я смогу воздействовать на ваше тело и сознание. Дело в том, что моя информация предназначена не только для того, чтобы доставлять вам страдания. Возможно, когда-то она вас и порадует. И если мне удастся проникнуть в вас, не превратитесь ли вы в моего писателя-невидимку?

Почему вы мне нужны как писатель-невидимка? Потому, что мне необходим человек, который сделает «протокольную запись» моих мыслей и действий. Мы с Мори затеваем одну авантюру, и если нам не удастся найти такого человека, и я сам, и Мори будем восприниматься как плод больного воображения. Замышляемая нами авантюра в полном смысле слова фантастична, и если «протокольную запись» будет делать полиция, то сочтет все это бредом.

Я жду начала нашей авантюры с надеждой, но, честно говоря, и со страхом. Я не прошу мне помогать, но хочется верить, что, разговаривая со способным все понять человеком, я добьюсь его сопереживания, понимания того, что произойдет с моим сознанием и телом. Ведь писатель-невидимка и нужен, чтобы рассказать обо мне и Мори, если затеянное мной рискованное предприятие повлечет за собой нашу смерть.

Я заговорил о смерти — с недавних пор у Мори перед сном стало портиться настроение. И не потому, что он уже давно не ходит в школу. С вашим сыном, наверно, происходит то же самое? Ведь и Мори, и ваш сын — наши дети . У Мори никогда прежде не портилось настроение, за исключением тех дней, когда он бывал болен, а теперь портится. Особенно если перед тем, как ему ложиться спать, я начинаю шутить. И тут я вспомнил. Когда умирал дедушка, я, чтобы как-то подбодрить его, стал ласкаться к нему, а он рассердился. Старик — перед смертью, наши дети — перед тем, как заснуть. Разве их может радовать обещание возрождения-пробуждения? Это, вероятно, и можно назвать беспредельным погружением в смерть, погружением в сон. Вот почему, когда и старики и дети в такие минуты становятся удивительно серьезными.

Какую авантюру затеваем мы с Мори? Я рассчитываю, что мое и его сознание и тело станут совершенно новыми. В этом только и состоит то рискованное предприятие, надежды на которое возлагаю я, а может быть, и Мори тоже!

В чем состоит главное желание человека? Заново перестроить свое сознание и тело. Если мечтать о вечной неизменности сознания и тела в загробном мире, тогда исчезает отчаяние безысходности. И, лишь преодолев такое отчаяние, впервые удается испытать радость от мысли о ничто после смерти. Замерев у кровати недовольного Мори, я чувствовал, как застывают мои шутовские жесты, стоило в мою голову закрасться мысли: а смогу ли я научить его этому ничто , которое нужно встретить с распростертыми объятиями.

Наверно, и вы часто думаете об этом? Вы, несомненно, делаете это как отец одного из наших детей ! Разве вы не такой? (Нет, вы, несомненно, такой!)

Иногда себе и другим я говорю и, наверно, буду говорить, вторя леди Макбет:

Как писатель-невидимка, я, разумеется, знаю, что в цитате из «Макбета» опущено «not», «not» в «must not be».

Я вписал «not», исправив перевод отца Мори на японский язык: «О делах подобных не размышляй, не то сойдешь с ума». Зачем он сделал такую ошибку? Все, что я теперь пишу, — это слова, навеянные опытом и грезами отца Мори. Возможно, такая неточность в цитате и переводе объясняется желанием отца Мори позлить писателя-невилимку. Задача писателя-невидимки заключается в том, чтобы взять за основу чужие слова, — это несомненно, но вместе с тем он обязан, занося эти слова на бумагу, пропустить их через свое сознание и тело. В процессе этой работы я проникну в самое нутро отца Мори, до мельчайших деталей узнаю все его секреты, на какое-то время стану им самим, но все это приведет к обратному — позволит отцу Мори захватить мой мир.

Когда я впервые произнес эту фразу леди Макбет? К примеру, когда читал в газете заключенное в рамку сообщение из-за границы. Оно сопровождалось бледной фотографией, на которой был изображен летательный аппарат, похожий на огромную круглую игрушку из пластмассы, а в нем восседал мой старый приятель Малькольм Мориа. Только высокий лоб сохранился от прежнего его облика, когда он был худым и стройным. Очки в толстой темной оправе и усы, казалось, были призваны скрыть меланхолию. Подпись под снимком гласила: МАЛЬКОЛЬМ МОРИА (38 ЛЕТ), БЫВШИЙ ПРОФЕССОР ТЕХНОЛОГИИ ЛЕТАТЕЛЬНЫХ АППАРАТОВ КАЛИФОРНИЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, У РЫЧАГОВ УПРАВЛЕНИЯ САМОСТОЯТЕЛЬНО СПРОЕКТИРОВАННОЙ И ИЗГОТОВЛЕННОЙ ИМ ЛЕТАЮЩЕЙ ТАРЕЛКИ. Несомненно, это он, несомненно! — воскликнул я. Безусловно, это был профессор. Мы вместе работали в калифорнийской лаборатории, а теперь он, значит, уже бывший профессор. Двухместная тарелочка диаметром 2,7 метра снабжена восемью роторными двигателями по двадцать четыре лошадиные силы каждый, развивает скорость до двухсот семидесяти километров в час. В течение месяца предполагалось завершить испытательные полеты, а к будущему лету летающую тарелочку должны принять эксперты управления воздухоплавания и аэронавтики Соединенных Штатов, и она будет продаваться за десять тысяч долларов.

Корреспондент либо сотрудник газеты, правивший статью, сдержанно иронизировал над дальнейшими планами Малькольма, но и я тоже полагал, что вряд ли у него все пойдет гладко. Насколько я знаю Малькольма Мориа, он не мог рассматривать изготовление летающих тарелок как бизнес. Для него летающие тарелки не являлись товаром. Скорость двести семьдесят километров в час — просто смешно, — разве способна эта черепашья скорость открыть путь к туманности Андромеды? Тогда ради чего он создал лжелетающую тарелку — как некий символ?