Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

— Ура! — сразу проснувшись, закричал Андрей и запрыгал, размахивая руками. — Ура, папка скоро вернется, и мы уедем обратно в свой дом!..

— Тише, тише, сумасшедший ты мой, — остановила его Евгения Сергеевна. — Скоро, скоро вернется. — Кто знает, в тот момент, возможно, ома и сама уверовала в скорое возвращение мужа, ведь человек верит тому, на что надеется. — Спи, завтра рано утром поедем в Колпино. — А еще нужно было все-таки поделиться радостью и с Анной Францевной.

— Прочитай, что папа пишет.

И вот сейчас только до сознания Евгении Сергеевны дошел страшный смысл записки, это «…прощайте, родные мои, любимые!» и наказ беречь сына и вырастить его настоящим Человеком… Василий Павлович никогда не был ни трусом, ни паникером, но если он все же написал это…

Ей хотелось закричать, хотелось схватиться за голову и рвать на себе волосы, биться головой об стенку, однако она, закусив губу, чтобы не дать волю подступившим слезам и готовому вырваться крику, чуть слышно проговорила:

— Ты не поймешь всего, сынок. Папа пишет, чтобы мы ждали его и чтобы ты слушался меня и хорошо учился. Ну, спи, спи…

— А ты?

— И я скоро лягу.

— Ты сразу ложись.

— Хорошо. — Она и сама не понимала, откуда берутся силы, чтобы держать себя в руках. И она действительно легла и сделала вид, что засыпает, а когда Андрей, спустя несколько минут, окликнул ее, она не ответила. Выждав немного, пока дыхание Андрея стало спокойным, она осторожно поднялась, подошла к окну, чтобы не зажигать свет, и снова перечитала записку. Нет, никаких сомнений — это прощальная записка. Василий Павлович знал, что пишет. Евгения Сергеевна достала из шкафа старый ридикюль, где хранились документы и разные бумаги, и спрятала туда записку, хотя собиралась ее сжечь. Теперь, подумала она, это не имеет значения. Убрав ридикюль на место, она медленно подошла к кровати, но не легла, а тихо села и долго молча сидела так, уставившись в одну точку. Она не слышала ни привычного топота над головой, ни грохота последнего трамвая, ни утреннего заводского гудка…

Когда проснулся Андрей, она так и сидела, обхватив руками голову и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Андрей почувствовал неладное, его охватила тревога.

— Мама! — позвал он. — Мама, ты что?..

Евгения Сергеевна не откликнулась, не изменила позы, только медленно, как бы нехотя, повернула к нему лицо, долго всматривалась, точно в пустоту, и вдруг рассмеялась громко, и этот смех был страшен.

— Мамочка!.. — истошно закричал Андрей. Он подбежал к ней, схватил за вздрагивающие от смеха плечи и начал изо всех сил трясти. — Мамочка, милая… — повторял он, давясь слезами.

Она перестала смеяться. Опять посмотрела на него, как на пустое место, подняла указательный палец и прошептала:

— Тс-с-с… — Долго прислушивалась, затаив дыхание, потом тряхнула головой, и на лице ее появилась блаженная улыбка. — Он совсем рядом, я слышу его… — сказала она радостным голосом.

Андрей догадался, что с матерью случилось что-то очень страшное.

— Ты заболела? — спросил он, дергая ее руку. — Ну скажи что-нибудь, мамочка!

Евгения Сергеевна на мгновение очнулась, взгляд ее сделался почти осмысленным, она повела глазами по сторонам и спросила:

— Кто здесь?.. — И снова прислушалась, напрягшись вся. — Вася, это ты?.. Я тебя почему-то не вижу. Какая темень, ничего не видно. Или ты спрятался?.. Подойди же ко мне, Вася! — Она поискала рукой в воздухе. — Перестань шутить, вечно ты со своими неуместными шутками!..

— Это не папа, это я! Ты не узнаешь меня?! — Андрею было до жути страшно, его душили слезы.

— Да, да, я слышу тебя! — радостно воскликнула Евгения Сергеевна. — Иди же сюда, ну же, ну!.. — Она встала и пошла по комнате, шаря вытянутыми руками в пустоте. Андрей от страха забился между печкой и шкафом. — Я прошу тебя, Вася, хватит шутить. Сколько можно, в самом деле!.. Нет, ты все же бессовестный. Вот я сейчас разденусь, ты этого хочешь?.. — Она остановилась посреди комнаты и стала снимать платье.

Андрей выбежал в коридор и громко закричал:

— Анна Францевна! Анна Францевна!..

Она была на кухне, жарила свои обычные утренние оладьи и, услышав дикий крик Андрея, тоже выбежала в коридор.

— Что с тобой, детка?!

— Мама, мама… — повторял Андрей уже почти в истерике, и Анна Францевна поняла, что с Евгенией Сергеевной что-то случилось. По правде говоря, она ожидала этого и боялась за нее, замечая иногда ее отсутствующий, какой-то пустой взгляд, маленькие странности, а накануне поздно вечером слышала, как Евгения Сергеевна куда-то уходила; этот ее поздний уход и скорое возвращение насторожили Анну Францевну.

«Господи, помилуй, — мелькнуло в голове, — неужели она что-то сделала с собой?..»

— М-не с-тра-шно… — стуча зубами и захлебываясь слезами, бормотал Андрей, прижимаясь к Анне Францевне. — Т-там м-ма-ма…

Она отвела его в свою комнату, не сомневаясь почти, что Евгения Сергеевна наложила на себя руки, дала ему попить, погладила, и он немножко успокоился.

— Побудь здесь, — велела она. — Я сейчас, я мигом. — И поспешила в комнату Воронцовых.

Евгения Сергеевна лежала на полу полураздетая, громко всхлипывала, скребла пальцами половик и бормотала что-то бессвязное. У Анны Францевны отлегло от сердца. Слава Богу, самого страшного не случилось. Она присела возле Евгении Сергеевны и попыталась привести ее в чувство, но поняла, что это бесполезно: тут не обыкновенная истерика, а глубокий обморок, а может, и что-то похуже.

Оставив ее, Анна Францевна вернулась к себе. Андрей тихо сидел в кресле и даже не плакал.

— Вот и молодец. Ты посиди еще чуточку один, а я вызову доктора. Мама заболела.

— А что с ней?

— Я не знаю, детка. Приедет доктор и разберется.

В их доме, в соседней парадной, была стоматологическая поликлиника. Анна Францевна объяснила регистраторше, в чем дело, сказала, что с больной остался ребенок, и попросила вызвать «скорую». Подумав, уточнила, что, наверное, нужен психиатр. И бегом вернулась домой.

Евгения Сергеевна сидела на полу. Лицо у нее было какое-то просветленное, даже одухотворенное, обратила внимание Анна Францевна.

Голос у Евгении Сергеевны был мягкий, грудной и чистоты необыкновенной. «Какое дивное колоратурное сопрано!» — удивленно подумала Анна Францевна.

— Кто тут?.. — обрывая пение, настороженно спросила Евгения Сергеевна, прислушиваясь, и лицо ее мгновенно преобразилось, глаза потухли, кожа на лбу собралась в морщины.