Александр Проханов - Теплоход Иосиф Бродский

Эстрадный певец, исполнитель шлягера «Москва златоглавая», оседлал духа Оврахима, прилетевшего из болот Полинезии. За время перелета дух устал и не мог отбиться от страстных приставаний певца. Тому было не впервой совокупляться со злыми духами, и, отделав Оврахима под орех, звезда эстрады пропела под гитару:

Последней стыдливо сбросила с себя наряд кармелитки дама-мажордом, она же Регина Дубовицкая. Осталась в том, в чем оказывалась каждый раз, когда возвращалась домой после программы «Аншлаг», принимала душ и, стоя босыми ногами на полу с подогревом, задумчиво глядела в зеркало, сокрушаясь по поводу того, как морщинит и глупит человека постоянный смех. Теперь же на поляне она опустилась на могилу мученика революции и генетика пролетарской России и произнесла заклинание:

Действо достигало апогея. Колокол неустанно бил. Ему вторили трещотки, бубны, гребешки и губные гармошки. Грохотала обжигающая музыка Карибского бассейна. Бразильский карнавал наполнял поляну шелками, лентами, танцовщицами варьете, колдуньями Рио-де-Жанейро, волхвовательницами Амазонки, чародейками Атлантического побережья. Монахи разбегались и с развеянными бородами сигали через могилу. Топ-модели становились на могильный холм, сгибали спины, и новоорлеанские негры перепрыгивали через них, играя в чехарду. Все бросались на обнаженных красавиц, устраивая кучу малу. Лазеры метались над поляной, в их обжигающие лучи попадали ночные бабочки и очумелые птицы, вспыхивали и падали на могилу.

Такое не мог выдержать ни один покойник. Лежащие в глубине кости начали срастаться. Сползались позвонки, скреплялись растертые в муку суставы. Еще лишенный плоти, скелет оживал, тянулся вверх, прорывал костяной рукой могильный холм, махал из-под земли костлявыми пальцами. Мадам Стеклярусова жадно их целовала. Луиза Кипчак припадала к ним пламенными устами. Только Франц Малютка раздраженно отплевывался и тихо, чтобы не быть услышанным, ворчал: «Жид проклятый… Не лежится ему под землей, суке рваной». Но скелету не хватало сил. Он был липден витальных энергий, необходимых для оживлений. Рука, помахав, провалилась вглубь могилы.

— А-у-а-э-э-и-вен!.. — возопил Словозайцев, он же великий генетик и биореволюционер Савл Зайсман. Подбежал к грузовичку, схватил молекулярный генератор. Включил и направил на могилу. Из чаши генератора хлынули потоки разноцветных лучей, словно шелковые ткани. Словозайцев покачивал генератор, словно лейку. Поливал могилу, как клумбу. Живые молекулы, плодоносные клетки вторгались в черную землю, пропитывали, и она становилась стеклянной, похожей на хрустальную вазу, в которой играли радуги. Могила взбухала, начинала дымиться. В ней шло могучее созреванье, слышались подземные гулы и скрежеты.

Внезапно в земляном надгробии открылась ноздря, из которой ударил пар, прянул багровый дым, полетели брызги земли, словно ожил вулкан, выталкивая из подземной квашни багровое тесто. Било белое пламя, словно взлетала космическая ракета, и в раскаленном облаке, выдавливаемый из-под земли, возникал человек. Окруженный огнем, с черной бородкой, в пенсне, в военной фуражке, Лев Троцкий после долгого сна выходил на поверхность. Все ахнули, попадали ниц при его появлении. Не вся плоть прилепилась к костям. Некоторые мускулы, словно клейкое тесто, отвалились от скелета и висели на ребрах. Лишь половина лица была одета кожей, другая желтела несвежей костью. Под окуляром пенсне зияла пустая глазница. Оживляемый Троцкий всплывал из-под земли сначала по шею, затем по пояс. Показались облаченные в галифе ноги, удобные хромовые сапожки. Они зависли над землей, как и сам великий революционер, охваченный подземным пламенем. Так на старте зависает ракета, преодолевая гравитацию земли, с трудом толкаемая реактивными соплами. Троцкий силился изойти из могилы, но его затягивало обратно. Чувствовался недостаток адской тяги.

Словозайцев поливал его молекулярным генератором, насыщая телесную массу все новыми и новыми клетками.

— Лейба, выходи! — взывал Словозайцев к воскрешаемому Троцкому.

— Не могу! — глухо отзывался из огня революционер, двигая верхней губой с усами, жутко скаля голые зубы в нижней челюсти, лишенной десен.

— Поднатужься! — требовал Словозайцев. Так повивальная бабка заставляет роженицу трудиться при появлении желанного плода.

— Нет сил! — жалобно отзывался председатель Реввоенсовета, поблескивая пенсне.

— Что мешает?

— Схимник Евлампий!

— Каким образом?

— Святой молитвой и силой бескорыстной любви, которая ослабляет действие генератора!

— Держись, Лев Давыдович! Держись, тебе говорю! — кричал Словозайцев, видя, как Троцкого вновь утягивает в глубину могилы. Уже скрылись нарядные сапожки и галифе, стала погружаться щегольская, перетянутая портупеей кожанка. — Скажи тайну генома!

— Не могу! — простонал Троцкий и ахнул в могилу. Открывшийся было кратер, сомкнулся, оставив на поверхности кучу рыхлой земли, какую оставляет проползший крот.

Колокол смолк. Лазеры погасли. Изображение карнавала исчезло. Пылающая пентаграмма померкла. «Духи пяти сторон света» взмыли и бесшумно растаяли в предрассветном небе.

Все подавленно молчали.

— Убить старика! — завопил Добровольский. — Почему не убили? — накинулся он на игумена.

— Не было команды, — отозвался тот, напяливая поверх джинсов подрясник, облекаясь в клобук и мантию.

— Так вот же, даю команду! — крикнул Добровольский, запахивая на себе черное облачение.

Помолившись, схимник Евлампий и Есаул с любовью взирали один на другого. Лицо старца светилось неземной благостью. Свечи наполняли келью ликованием свершившегося чуда. Образ царя, висевший в ногах старца, золотился нимбом и эполетами.

— Вася, помоги подняться. Выведи меня из кельи, — попросил старец.

— Стоит ли утруждать себя, отче? — робко отговаривал его Есаул.

— Там меня ждут, — ответил старец, с трудом усаживаясь на кровати. Есаул его поддержал, помог утвердиться на ногах.

— Теперь пойдем, — сказал схимник, долгим взглядом озирая келью, как озирают дом, из которого навсегда уходят. Вышли в длинный коридор с тусклым огоньком. Спустились по каменным ступеням. Оказались в прохладной ночи.

Было тихо и торжественно. Небо перед рассветом начинало едва заметно светлеть. Стены соборов, полукруглые апсиды, стройная колокольня казались бело-голубыми, сложенными из светящегося мрамора. Золотые купола, почти черные, глянцевитые, уже таили в себе отблеск близкой зари. Резная надкладезная часовня переливалась изразцами. Высоко, перед образом Богородицы, краснела лампада. Повсюду благоухали свежестью цветочные клумбы — душистые табаки, пряные ноготки, медовые левкои. Все было чудесно и свято.