Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

— Вам нравится тяжелый металл?

— Предводитель тьмы. Как он мог? И сердце его, должно быть, было тяжелым, как ртуть, когда он отдал его, и кому? Змию? Да проломить ему череп, вот что я скажу.

— Хотите шоколадку?

— Нет, спасибо. А все почему? Потому что мы забыли. Наши сердца надменны, но не тяжелы. Высоки и могучи. Хорошая еда и жилища, всего в изобилии. А кто вывел нас из Египта? Мы забыли. Мы были рабами. Вы ведь знаете это, да? Ну конечно же, да. Дайте-ка я вас тогда спрошу: кто освободил нас? Кто вел нас через пустыню, через ужасную пустыню, где были змеи, скорпионы и жажда?

— Бог?

— И когда мы томились жаждой, кто сделал так, чтобы ключ забил из скалы?

— Бог?

— Мы забываем. Мы думаем, что сами совершили эти чудеса, своими руками, своими силами. Что получается, когда мы забываем? Мы исчезаем, как все эти народы, которых мы призваны уничтожить. Не подумайте, что их так легко победить, нет, сэр. Они — гиганты. Стены и крепости. Города в небесах. И кто же уничтожит их? Кто сожжет их заживо?

— Армия?

— Бог, и только Бог. И не потому что мы хорошие. Не за благопристойность нашу мы получим их землю, но за греховность их. Вот так. Мы — не великие. Мы плохие. Мы греховны, упрямы, мы постоянно сердим Бога. Помните Десять Заповедей? А Золотого Тельца? А Таверу [32] Тавера — место, где Господь покарал возроптавших во время перехода через пустыню израильтян (Числа, гл. 11). ? Да помните, я уверен. Мы — грешники. Нация закоренелых грешников. Настолько закоренелых, что когда Бог говорит нам: идите же и возьмите эту землю, мы ему не верим. Мы отвратительны, и единственная причина, по которой Он не отвернулся от нас и не убил нас, так это то, что Он не хочет, чтобы египтяне сказали: вот это безнадежные люди! Их Бог ненавидит их столь сильно, что вместо Земли Обетованной Он оставил их умирать в пустыне.

— Ничего, если я музыку включу?

— Да пожалуйста. Итак, чего же просит от нас Бог? Две простые вещи: очистить свою плоть и очистить свое сердце. И все. А почему? Потому что это твой долг. Ты выполняешь свой долг, Он выполняет Свой. Он прольет для тебя свой первый и последний дождь. Для него это не проблема. Ему принадлежат не только небеса, но и небо над ними, и еще земля и все на земле. Бог всех Богов, Властитель всех Властителей. Огромный, смелый, ужасный. Его не купишь, не подкупишь. Он любит вдов и сирот, чужестранцев и бродяг. Дает им пищу и одежду. И мы тоже должны. Мы всегда должны любить тех, кого притесняют. Должны. Когда-то и нас притесняли. В Египте. И во всем мире. Знаете об этом, да?

— Да.

— Вот я приведу пример.

— Давайте.

— Назовите страну. Любую.

— Израиль.

— Другую страну. Но мне не говорите.

— Угу.

— Загадали страну?

— Загадал страну.

— Зарубежную?

— Зарубежную.

— Хорошо. Ну а что делают в зарубежных странах?

— Не знаю. Что они делают?

— Я вам скажу. Сначала они сеют, верно?

— Верно.

— А потом?

— Потом жнут?

— Нет. Поливают.

— Есть смысл.

— Но как они это делают?

— Не знаю. И как?

— Пешком. Они выходят в поля, и поля огромные, и пешком орошают эти проклятые поля, как если бы это были не поля, а огороды. Видите, к чему я клоню?

— Ага.

— Вот именно. Вот в этом-то все и дело.

— Точно.

— Так почему же мы забыли?

— Мы уже почти в Тель-Авиве.

— Я быстро. Самое главное. Никаких проблем с гоями. Наше предназначение — унаследовать их земли, их предназначение — исчезнуть. Освободить пространство для тех, кому оно было обещано. Если мы ступили куда-то — это наше место. И все это знают. От Египта до Ливана, от Евфрата до Средиземного моря. Мы должны внушать им ужас, а не наоборот. Разве вы не согласны? Уверен, что вы согласитесь.

— Мы уже почти у Центрального штаба.

— Уже? Ну, расскажите о себе. Чем вы занимаетесь?

— Я? Я — писатель.

— Правда? И о чем вы пишете?

— Подумываю написать о реколоризаторе [33] Реколоризатор (он же деблокиратор) — электронное устройство, использовавшееся, предположительно, в ГДР для восстановления цвета в цветных телепередачах, которые были перекодированы в черно-белые. .

— Плохая идея.

— Почему?

— Вам ни за что не поверят.

— Кто?

— Гои.

— Это почему?

— Уж поверьте мне. Я ездил в Америку в прошлом году. Встречался там с христианами, которые нас поддерживают. Хорошие они люди. Ну, вот мы выпили, стали рассказывать смешные истории. Я им рассказал про реколоризатор.

— И что?

— Не поверили, решили, что я лгу.

— Да это смешно. Все знают про реколоризатор.

— Только не в Америке. Они говорят, это технически невозможно. Решили, что я это придумал.

Я останавливаюсь на парковке возле центрального штаба. Без двадцати семь.

— Рафаэль Бен-Барух, из Ариэли. Спасибо, что подвезли.

— Очень приятно.

— Удачи вам с книгой. Пришлете мне экземпляр, как напечатаете, хорошо?

— Она на английском.

— На английском? Вся книга?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Я просто пишу её на английском.

— Вот видите, о чем я? Всё забыто.

— Я все равно пришлю вам, как напечатаю.

— Не стоит беспокоиться. Спасибо, что довезли.

Он выходит. Я бегу к кабинке охраны и отдаю свой гостевой пропуск. Постовой смотрит на меня секунду, словно пытается что-то вспомнить, потом отдает мое удостоверение. Я засовываю его в бумажник и забираюсь в машину. Шесть сорок пять. Быстро! «Фазз» закроется через пятнадцать минут. Налево по Арлозорова, потом опять налево по Блоха, мимо здания муниципалитета на Фришмана, на Мазарик-сквер. Тут на Заменхоф можно где-нибудь припарковаться. Вот так. Самое то. Без десяти семь. Славно. Десять минут — огромное количество времени, как говорят в армии.

И уж если вспомнить про реколоризатор, то вот кое-что абсолютно бессмысленное, зато грамматически верное: Ибрахим Ибрахимовы бесцветные зелёные мысли яростно спят.

Я подбегаю к магазину, но он закрыт. Я снова дергаю дверь. Закрыто.

— Они закрылись.

Я поворачиваюсь. Кто-то сидит на тротуаре, скрестив ноги по-индийски. Может, постарше меня, но совсем ненамного. Опирается спиной на витрину магазина. На тротуаре лежат блокнот и пачка сигарет с ментолом. У неё впалые щеки, большие глаза, короткие черные волосы, на голове коричневая шапочка, длинный черный шерстяной свитер длиной прямо до потрепанных ковбойских сапожек, коричневые вельветовые джинсы; худые ноги, худые руки, спичечные пальцы; пальцы держат ручку и сигарету.

— Без десяти семь, — говорю я.

— Знаю. Там нет пластинок.

— Серьёзно?

— Я сюда аж из Иерусалима приехала, — говорит она, — но, судя по всему, они закрылись. Совсем.

Я прикрываю стекло руками и наклоняюсь посмотреть внутрь. Стекло грязное, внутри темно и пусто. Ни пластинок, ни постеров на стенах, ни кассы — только пустые полки. Я оглядываюсь на неё. Она встаёт.