Сергей Чилая - Донор

- Производительность этого желудочка ниже реальных потребностей Пола в кровотоке. При нагрузке он не даст нужного объема циркуляции.

- Зураб! З-заткнитесь! Про таких, как вы Мерфи говорил: "Всегда н-найдется человек, который знает, что ппроисходит на самом деле. Его-то и надо уволить!". Не думайте, что вы здесь единственный, к-кто любит его, ворчал я, продолжая работать. - П-постарайтесь понять, что с этим м-маленьким желудочком он не станет играть в футбол... даже с вами. Он будет лежать и после того, как его сердечный выброс придет в норму...

- Как с гомеостазом, Дали? - повернулся я к анестезиологу. - О'кей. Отключайте кардиоплегию. У меня все готово. П-пускайте привод. Частота сокращений не больше 60 в минуту. С-согревайте!

Желудочек работал вовсю. Сердце начало мощно фибриллировать. Густой, ярко-алый свет был разлит по операционной...

- Дефибриллятор! Все от с-стола! Минимальный разряд в триста вольт! Нет! Стойте! Я сам, - сказал я и прикоснулся пальцем к миокарду, и понял, что мы свое дело сделали: сердце сейчас запустится без дефибриллятора и будет прилично работать. Остальное сделает искусственный желудочек. Включайте магнитофон! Сколько времени мы ковырялись, Дали?

- Час, семнадцать с момента кожного разреза. В Хьюстоне меньше, чем за два не управились бы! - Дали цвела розовым цветом.

Отключайте г-газонокосилку!

Я понаблюдал пару минут, как работает сердце, и скомандовал:

- Баста! Зашиваемся. Всем спасибо. Д-дарелл! Обнимемся дома... П-постараюсь поймать тебе колобуса вечером.

Через двое суток Пола перевели на вспомогательную легочную вентиляцию. Он не приходил в сознание, хотя гемодинамика была просто потрясающей для человека, пробывшего больше часа в состоянии клинической смерти вне госпитальных стен. Самописцы прилежно продолжали мониторинг с помощью катетеров, электродов и датчиков, навешанных на него, и я подумал автоматически, что этого материала хватит на несколько диссертаций.

Желудочек работал третьи сутки. Я ни разу за это время не был дома, не принимал душ, не брился и от меня пахло, как от Гиви. Большинство лабораторной публики делало то же самое. Они все забыли про наступившую свободу и новую власть, обещавшую каждому грузину по паре девок, по большому бесплатному пирогу каждый день и по такой же большой бутылке вина, и проводили все время в операционной, откуда не стали забирать Пола, переложив его на функциональную кровать.

Я просиживал возле него часами, пытаясь по энцефалограмме, кривым давления и ЭКГ, по зрачкам, по кучам лабораторных анализов спрогнозировать ход дальнейших событий. Пол молчал и не реагировал на звуки.

Было далеко за полночь. В операционной привычно копошилась публика, контролирующая соковыжималку, регистраторы, катетеры, перекладывающая и протирающая его, чтобы не было пролежней и пневмонии. Сновали лаборантки, санитарки. Чарли Паркер тихонько выдувал на своем саксофоне "My Melancholy Baby". Я задремал возле него, сидя на стуле, и почувствовал, что Пол приходит в себя: раздался посторонний звук или стон...

- Пол! - Склонился я к нему, поднимая рукой веко.- Пол! Хватит валяться! Вставай! Все х-хорошо! Ты в порядке, парень! Ты п-поправишься скоро! Ты в Лаборатории. Слышишь? Я Борис!

Я кричал, а публика побросала дела в операционной и толпилась возле кровати.

- Пол, с-сукин сын! Открой глаза! Мы все тебя любим! Давай! Открывай! Я тряс его за плечи.

Пол молчал. Заросшее седой щетиной лицо делало его похожим на Хемингуэя. Я всматривался в него, стараясь отыскать гримасу боли, но лицо было удивительно спокойным. Публика тихо разбрелась, вернувшись к своим занятиям и вдруг он что-то сказал.

Тихо! - заорал я. - Выключите звучалки! Пол! Повтори, парень, что ты с-сказал только что! Повтори, п-пожалуйста!

Все замерли, ожидая чуда. Он опять шевельнул губами.

- Б-о-о-о-о-и-и-и-а-а-а! - промычал и затих.

- Говори, Пол! Говори! - Кричал я, с трудом удерживаясь, чтобы не трясти его.

- В-ы-ы-ы-и-и-т-и-и и-и-и-о-о-д-д-т-т...

- Что?! Что ты с-сказал?!

Я почти прижал ухо к его губам. Пол молчал, но я уже знал, что он сказал, и мне стало страшно... и одиноко... Сначала Этери. Теперь Пол. Я повернулся к публике:

- Он с-с-с-сказал, чтобы я выключил привод. Он хочет, ч-ч-чтобы мы д-д-д-дали ему умереть...

Утром Полу стало лучше. Он открыл глаза с хорошими зрачки. Я начал забывать про ужас прошлой ночи и решил на пару часов съездить домой, потому что чувствовал, как слипаются от грязи хромосомы.

Я стоял под душем и наслаждался твердыми струями, смывающими пот, страх и страдания последних дней. Дверь ванной отворилась и я увидел белое лицо Даррел.

"Он умер," - сразу подумал я, ожидая, когда она, наконец, заговорит.

- Горыыт ваш ынстытуут! - Сказала Даррел. - Толко что звоныл. Из окон выден сыльный болшой пожаар с огнями.

- К-какой корпус горит? - крикнул я, выбегая из ванной.

- Нэ знаю... Куда бэжыт голый! Позвоны лабраторью!

Я вышел на балкон, с которого в хорошую погоду без бинокля были видны не только институтские корпуса, но, покрытые снегом даже в августе, вершины Эльбруса, где начинался мой роман с Даррел, которую тогда звали Гердой. Над лабораторным корпусом стоял густой черный дым...

Я не помнил, как доехал до института. Все пять этажей лаборатории горели так, что пожарные не могли приблизиться к зданию, а струи воды, мгновенно испаряясь, лишь усиливали бушующее пламя.

- П-почему такой сильный огонь? Где п-публика? Что с Полом? - спрашивал я, проталкиваясь сквозь толпу, обступившую горящий корпус.

Появился Горелик с глубокими ожогами на лице и руках.

- Пол остался там, БД, - сказал он, глядя на лабораторный корпус. - Мы стали отключать привод и датчики, чтобы вынести его. Давление сразу упало, и он вырубился. Мы хотели опять включить соковыжималку, но тут начали лопаться стекла и пламя с нижнего этажа полезло в операционную, распространяясь ненормально быстро. Гудело, как в трубе. Весь корпус был в огне. Мы с Зурабом взял его на руки, а потом положили обратно на кровать. Мы не могли выйти втроем... даже без кровати и привода. Он, наверное, понял это и простил нас. Зураб не хотел уходить без Пола. Я ударил его...

Горелик плакал, промокая лицо подолом зеленой хирургической рубахи.

Вокруг стала собираться лабораторная публика, хирурги из клиники... Появился бледный взволнованный Царь. Я не смог удержаться и сказал, понимая, что не следовало этого сейчас говорить:

- Похоже, мы дождались с вами, коллеги: института не стало...

Вдруг вся толпа разом ахнула, задрав головы. В окне пятого этажа появилась голова человека, пытавшегося выбраться на широкий наружный подоконник. Языки пламени гнали человека наружу. В клубах дыма невозможно было разобрать, кто этот несчастный. Лестницы пожарных не доставали до пятого этажа: бушующий с неимоверной силой огонь не позволял машинам приблизиться к зданию. Толпа громко кричала что-то. Внезапно до меня дошло, что все вокруг повторяют: "Кэто". Так звали мою лаборантку.