Мартин Сутер - Лила, Лила

– Я адреса своих оптовиков не разглашаю, – буркнул Годи.

– Мне просто надо кое о чем его спросить.

– Насчет ночного столика?

– Да. Там ящик не открывается.

– Нет у него адреса. Он живет в фургоне, в низине за городом.

– А как туда добраться?

– На машине.

– А если без машины?

– Автобусом до конечной остановки «Хальденвайде», а дальше пешком.

– Долго идти?

– Я пешком не хожу.

– У тебя есть номер его мобильника?

– Нет.

– Как же ты с ним связываешься?

– Он сам мне звонит.

Когда автобус подъехал к конечной остановке «Хальденвайде», из всех пассажиров остались только супружеская пара с двумя ребятишками да Давид. Шофер вырулил на залитую гудроном площадку, заглушил мотор и открыл двери.

– Хальденвайде, конечная, прошу освободить салон.

Давид вышел под мелкий дождь. Семейство целеустремленно направилось к пешеходной дорожке, которая вела прочь от остановки. Указатель сообщал: «Реет. «Губельматт», 1 час 30 мин.».

Давид в нерешительности стоял на площадке. Куда идти? Тут целых две проезжие дороги и три пешеходные – выбирай не хочу. Он вернулся к автобусу. Шофер, сидя за рулем, читал газету. Заметив Давида, он открыл дверцу.

– Я ищу старьевщика, он живет где-то поблизости.

– Может, в низине? – предположил шофер. – Там есть свалка металлолома и несколько торговцев утилем.

– А как туда пройти?

– Вон по той дороге, все время прямо, а за очистными сооружениями свернете направо. И сразу увидите то место.

– Далеко идти?

– Километра два.

Давид шагал быстро, холодный частый дождь пробирал до костей. Очистные сооружения он почуял гораздо раньше, чем увидел. Располагались они за сетчатым забором, горы высохшего отстойного ила ждали переработки.

Свалка металлолома тоже была за забором. К ней примыкала захламленная территория, загроможденная сараями, навесами, контейнерами, искореженными автомобилями и складами стройматериалов. Давид зашел туда и принялся искать старьевщика с фургоном.

Очень скоро он приметил старенький микроавтобус «фольксваген», принадлежавший толстяку, у которого он купил ночной столик. Машина стояла перед сараем, сколоченным из досок и гофрированного железа, а сбоку от сарая виднелся большой, отслуживший свое цирковой фургон. Подойдя ближе, Давид услыхал голос футбольного комментатора и увидел в окно голубой отсвет телеэкрана. Постучал в железную дверь.

Толстяк открыл сразу. На нем был тренировочный костюм с эмблемой мадридского «Реала». Из двери пахнуло теплом, запахом еды и табака.

– Да? – спросил толстяк, глядя на Давида.

– В декабре я купил у вас ночной столик.

Старьевщик посмотрел ему в лицо.

– Помню.

– Я хотел узнать, откуда вы его взяли.

– Это еще зачем?

– Просто так. Интересуюсь историей старых вещей.

– Там, где я его взял, больше ничего не найдется. Он куплен на распродаже имущества.

– Где?

– На Бахбеттштрассе, номер дома не помню. Да его и снесли уже.

– Вы не помните, кому он принадлежал?

– Я получил заказ от управляющей компании.

Голос телекомментатора захлебнулся от возбуждения, публика завопила.

– Черт! – Толстяк скрылся в фургоне. Давиду пришлось ждать, пока он просмотрит все три замедленных повтора. – На чем мы остановились?

– На названии управляющей компании.

– «Хольдаг».

– Спасибо. Извините за беспокойство.

– Один гол я из-за вас пропустил.

– Извините.

– И передайте Годи: если он надумал вынюхать про мои источники, пусть в другой раз сам приезжает.

Как выглядит тот, кто пишет вот такое:

Уже целую неделю мой мотоцикл в ремонте, и на работу приходится ездить на одиннадцатом. Знаешь, что тут хуже всего? Не то, что каждое утро он набит битком и иногда мне приходится до самой площади Бергплац ехать на подножке. И не то, что он воняет мокрыми пальто и холодными окурками, а едет раз в пять медленней мотоцикла. Нет, хуже всего то, что дважды в день я нахожусь в толпе людей, которые не знают тебя. Не знают, что, когда ты улыбаешься, на левой щеке у тебя появляется ямочка, а на правой нет. Не догадываются, что твоя шейка под распущенными волосами пахнет пряником. Не подозревают, как невесомо твоя рука лежит в моей. Невыносимо – полчаса тесниться в давке, среди людей, которые знать не знают, что такое – любить тебя. Никогда еще люди не были для меня такими чужими, и никогда еще обстоятельства не вынуждали меня терпеть их так близко.

По описанию, которое дала ей по телефону Мари Бергер, Карин Колер пыталась представить себе Давида Керна. Высокий, короткие темные волосы, довольно застенчивый, в черной стеганой куртке.

Карин сказала, что и она тоже высокая, волосы тоже темные, но не везде, она будет ждать на вокзале, возле «места встреч», с осенним кубнеровским каталогом в руке.

Сейчас уже четверть третьего. По расписанию экспресс «Интерсити» прибывал без семи два, но табло сообщало о двадцатипятиминутном опоздании. В очередной раз подтвердилась поговорка Карин: только когда сам опаздываешь, поезда в Германии приходят по расписанию.

Убедить Эвердинга насчет «Софи, Софи» оказалось не так-то легко. «Взять хотя бы название…» – сказал он, когда на еженедельном совещании она шваркнула рукопись на стол и коротко бросила: «Бестселлер». Будто название нельзя поменять.

В конце концов он прочел текст и объявил, что фабула слабовата. Фабулу Эвердинг открыл примерно в одно время с курительной трубкой и разбирался в том и другом одинаково плохо.

«Это история любви. Ей фабула не нужна», – ответила Карин.

«А почему дело происходит в эти ужасные пятидесятые годы?»

«Потому что в эти ужасные пятидесятые любовь еще можно было запретить». Убедила она Эвердинга, только пригрозив отнести рукопись к Шварцбушу, несколько более успешному конкуренту, у которого Эвердинг когда-то начинал и с которым расстался при весьма странных обстоятельствах.

Решающее слово сказала издательский секретарь Ханнелора Браун, отпустив совершенно неделовое замечание: «Лично я не удержалась от слез».

Когда Давид Керн наконец очутился перед нею, она не сразу обратила на него внимание. Парень действительно был высокий, повыше ее, с короткими черными волосами, в черной стеганой куртке. И все-таки это описание как-то не вязалось с тем образом молодого автора, какой она себе составила; он смотрел на нее так, будто собирался попросить немножко денег. Виной тому выражение его лица. Миловидное, совсем еще детское, оно было совершенно не под стать автору «Софи, Софи».

Но тут он неуверенно произнес:

– Госпожа Колер?

– А-а, так вот вы какой! – воскликнула Карин, пожимая ему руку. – Хорошо доехали?

Через здание вокзала она повела его на автостоянку, к своей машине.