Мартин Сутер - Лила, Лила

В полвосьмого Мари ушла на занятия. Вечер в «Звездолете» все-таки кончился благополучно. Благодаря Давидову обещанию отменить Бад-Вальдбах. И благодаря ожиревшему сынку и его бедняжке матери.

Потому что эта история нравилась Мари все больше и больше. Трогательно, сказала она. И ново. Насколько ей помнится, ничего подобного она до сих пор не читала.

А в постели, когда он лег на нее, Мари вдруг расхохоталась. Он спросил, что тут смешного, и она ответила, что вспомнила про ожиревшего сынка.

Но все-таки что-то между ними стояло. Погасив свет, Давид долго лежал без сна. Мари тоже не спала, он заметил.

Среди ночи он проснулся – ее рядом не было. Зажег свет. Кимоно на крючке нет, дверь спальни закрыта. Он встал, пошел в гостиную. Мари сидела на диване, с книжкой на коленях.

«Не спится?»

«Завтра у меня экзамен по физике», – объяснила она.

Давид хотел сказать, что завтра же утром отменит Бад-Вальдбах, хотел сказать что-нибудь про новый замысел. Но, глядя на нее, понял: она ждет, чтобы он наконец ушел. И он наклонился к ней, поцеловал и сказал, как в кино:

«Не засиживайся слишком долго».

Утром он приготовил ей кофе, как всегда, когда бывал дома. А после ее ухода включил компьютер и создал файл под названием «Второй роман».

Пиши, пиши, подмигивала черточка.

Откуда вы берете свои идеи, господин Керн?

Не знаю. Они сами приходят. Или: идеи сами не приходят, за ними надо охотиться.

Вот и давай, Давид, охоться.

Он встал, приготовил себе эспрессо. Третий за это утро. Стал у окна, посмотрел вниз, на стройплощадку. Шум в голове только теперь соединился с экскаватором, который грузил в самосвалы вынутый грунт. Может, поэтому не пишется. Строительный шум.

Вы можете писать в любой обстановке, господин Керн?

Когда пишу, я полностью отключаюсь от окружающего мира.

Он залпом выпил кофе и опять сел перед компьютером.

Пиши, пиши.

Господин Керн, вы с самого начала знаете, чем кончится ваша история?

Я знаю начало и конец. Не знаю только, что происходит в промежутке. Или: нет, история сама ведет меня к своему финалу.

Любопытно, как он отыскивает начало, – вот что интересует его в данный момент. Но об этом его, увы, никогда не спрашивали.

Вы уже работаете над новой книгой, господин Керн?

Писатель всегда работает над чем-то новым.

Давид встал так резко, что опрокинул стул. Не поднимая его, заметался по комнате. Может, бросить к черту это дело и заняться более неотложными проблемами? Например: как отменить Бад-Вальдбах?

Задача столь же неразрешимая, как и сочинение романа.

Он распахнул створку окна. По-прежнему дул фён. При синем небе и ярком зимнем солнце краны и стройплощадки выглядели как рекламная фотография игрушечного конструктора.

Пятью этажами ниже к дому подкатила желтая машина. Вышел почтальон, начал раскладывать по ящикам пачку корреспонденции.

Пять этажей. На такой же высоте расположен и балкон, к перилам которого Джекки прислонялся без малейшего страха. Будь Давид вчера хоть чуточку импульсивнее, сегодня он был бы избавлен от всех забот. Алкоголя в крови у Джекки хватало. Никто бы не усомнился в несчастном случае. На Давида не пало бы ни тени подозрения. С какой стати молодой литературной знаменитости сталкивать своего агента с балкона? С какой стати кому-то сомневаться в том, что он неоднократно предостерегал Джекки, не советовал этак прислоняться к перилам?

Ну, задали бы несколько вопросов, полиция сняла бы с него показания, пришлось бы уладить кой-какие формальности, может, и ужином в «Звездолете» пожертвовать. Хотя Мари наверняка бы простила Джекки это вмешательство в частную жизнь.

Очередная упущенная возможность совершить правильный поступок. Похоже, его жизнь только из таких упущений и состоит.

Почтальон сел в машину, поехал дальше. Давид собрал во рту слюну и отправил вниз большой коричневый от кофе сгусток, наблюдая, как ниточка, на которой он повис, мало-помалу удлинялась. Потом она оборвалась, плевок полетел вниз и быстро исчез из виду.

Может, подвернется второй шанс. Или он создаст его сам. Уговорится с Джекки о встрече у него в номере, после обеда, когда тот будет уже изрядно подшофе.

Но как подвигнуть старикана прислониться спиной к перилам? В такой день, как нынче, это, пожалуй, еще кое-как выполнимо. Но когда среди зимы снова выдастся такой день, как нынче?

Нынче.

Давид закрыл окно, опять сел за компьютер.

Пиши, пиши, подмигивала черточка.

Он закрыл программу. Сохранить изменения в файле «Второй роман»? – спросил компьютер. Давид сохранил пустую страницу.

Пошел к телефону, набрал номер Джекки. Господин Штоккер уже ушел, сообщила телефонистка. Что ему передать?

Давид попросил передать, чтобы Джекки, если вернется до трех, позвонил ему на мобильник. Прошел в ванную, побрился, принял душ, растерся полотенцем, освежил лицо гелем после бритья, провел деодорантом под мышками, причесался, оделся. Проделал все эти будничные дела, словно и не принял только что решения, чреватого серьезнейшими последствиями.

В ожидании звонка Джекки Давид прогулялся по бюро путешествий. Собрал проспекты всех мест, обозначенных в их каникулярном списке.

В два часа с двумя сумками проспектов он вернулся домой. Джекки до сих пор не позвонил, но это отнюдь не означало, что он не возвращался в гостиницу. Вполне возможно, ему все передали, а он просто не хотел звонить.

Однако звонок в гостиницу подтвердил, что Джекки пока не вернулся. Что-нибудь передать? Нет, только то, о чем он уже просил, ответил Давид.

День по-прежнему в самый раз для балкона. Хотя уже назавтра синоптики сулили вторжение холодного воздуха. Надолго ли, Давид не понял.

В три часа он снова позвонил в гостиницу. Господин Штоккер может перезвонить ему до четырех, сказал он телефонистке.

В пять Джекки все еще не объявлялся. Давид позвонил в гостиницу и попросил администратора аннулировать сообщения г-ну Штоккеру от Давида Керна. В них больше нет нужды.

Он положил трубку и глубоко вздохнул. И только теперь почувствовал, в каком напряжении находился последние несколько часов.

В шесть пришла Мари. Увидела туристические проспекты, которые Давид разложил по всей квартире.

– Ты отменил?

– Как обещал.

Лила, дорогая моя!

Девятнадцать месяцев одиннадцать дней девять часов тридцать две минуты и пятнадцать, шестнадцать, семнадцать секунд минуло с тех пор, когда мне пришлось выпустить твою руку и смотреть, как ты еще раз оглянулась у киоска на Кельтенплац, помахала мне и навсегда исчезла за афишной тумбой.

Иногда я хожу к этому киоску и представляю себе, как ты опять появляешься из-за этой афишной тумбы. Неожиданно возникаешь передо мною с той улыбкой, какую приберегаешь для сюрпризов.