Дмитрий Григорьев - Господин Ветер

Крис осторожно выполз из-под спальника.

— Доброе утро.

— Смотрите, у Криса прямо нюх на траву.

— Да я не любитель, но…

— Крис, короче. Бум шанкар? — спросил Саид.

— Бум. — Кристофер перехватил протянутый косяк и затянулся.

Трава сразу куда-то потащила, куда — Крис еще не знал, каждая трава работает по своему… Вчера курил, позавчера курил, а сегодня такой сон.

— Бум Шанкар, тут-тум-тум-тудум.

Да здравствует Джа. Суфии прославляют Джа и солнце. Зеленый желтый и красный — это цвета ковра под моим телом, цвета растафари, и отсюда, из центра Азии, до Ямайки всего один шаг, одно движение руки, вставить кассету и нажать плэй. Кристофер встал на четвереньки и подполз к подносу.

— Сон дрянной снился, — Он, взял первую попавшуюся чашку и отхлебнул глоток, словно чай мог смыть изнутри неприятные остатки сновидения. — Больница.

— Плохо там — хорошо здесь, — лениво произнес Гора, продолжая раскачиваться в такт музыке.

— Галка проснется, чаю попьем и на трассу. Суфий нигде не гостит больше трех дней.

Крис посмотрел в ее сторону. Галка уже разлепила глаза, и он подполз к ней.

— Солнце уже высоко. Пора вставать. Пора лететь, Галка, — сказал Крис и легко прикоснулся к ее губам.

— Угу. — Она снова прикрыла глаза.

— Наш незримый самолет уже на взлетной полосе. — Кристофер любил рассказывать сказки, и сейчас трава потащила его на очередную телегу. Он видел этот самолет, маленький, застывший посреди взлетного поля. Музыка будет шлемом авиатора, он взлетит над собственным сном, — продолжил Кристофер. — Вот он идет по упругой земле, чтобы разогнаться и взлететь. И этому полету не помешают ни тяжелые сапоги, ни груз дней за его спиной. У его птицы большие крылья. Вот он надевает кожаные перчатки, он пристегивает парашют. Защитные очки блестят на его лице. Но что это? — Кристофер сделал паузу и Галка улыбнулась. — Почему он остановился неподалеку от взлетного поля? Что так привлекло его внимание? Маленький цветок, самый красивый из всех, что он когда либо видел. И он не может идти дальше, он не может оторвать взгляда от радужных лепестков. Они дрожат на ветру, а тяжелая машина продолжает стоять на поляне сверкая серебром, как огромный кусок льда.`И все полеты вдруг приобретают для него новый смысл. Он понимает, что сейчас взлетит, сам, такой как есть, ибо для настоящего полета не нужно никаких шлемов, парашютов, перчаток, дирижаблей, воздушных шаров и аэропланов, он будет разрезать свинцовые облака и небо прольет ласковый дождь на цветок, жизнь которого, как и жизнь пилота — одно мгновение, но в этом мгновении тучи разбегаются, словно испуганные овцы, и пилот возвращается вниз по радуге.

— Значит он был в Раю? — Галка потянулась. — Ведь радуги ведут в Рай.

— Не знаю, где он был… Может, и в раю, но я вижу и его, и цветок. Я хочу сегодня на трассу. Как ты? Едешь к своему Сэнди?

Крис давно знал Галку. Он знал также, что в Ебурге ее ждет не дождется некий Сэнди, полуцивильный парень, владелец музыкального клуба и предмет незлобных насмешек Криса. «Это у тебя от ревности, — сказал он сам себе, — не привязывайся. Галка — птица свободная».

— Сэнди пока далеко, — просто ответила Галка, — а я с тобой.

После этого разговора был чай и трава и долгие сборы — то Кристофер, то Галка все время тормозили, и лишь к середине дня они оказались на выезде из города.

Однообразная бесконечная трасса, отороченная зарослями кустарника. И те же песок и пыль. Правда, осень на некоторое время уступила место лету и ветра не было.

Сначала их взял пожилой казах на МАЗе. Немногословный, типичный восточный драйвер, лицо которого напоминало высохшую луковицу. И разговор в кабине протекал по типичной схеме, выглядевшей приблизительно так:

— Откуда? — спрашивал водитель не отрывая взгляд от дороги.

— Из Алма-Аты.(Ташкента, Бухары, Самарканда и т.д.)

Далее следовала долгая пауза — гудел мотор, водитель по прежнему смотрел на дорогу, и, казалось, напрочь забывал о пассажире (пассажирах). Этот момент Кристофер любил передразнивать в компании друзей: надувал щеки, гудел, и, устремив взгляд вдаль, сжимал руками несуществующий руль.

— Живешь где? — через полчаса следовал второй вопрос.

— В Питере.

И снова — полчаса молчания. Только голос мотора.

— Дети есть?

— Нет пока.

Пауза. Бжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж.

— Ты геолог?

— Нет, путешествую.

Бжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж.

Далее, после очередной паузы, вопросы варьировались. Но очень часто следовало:

— А борода зачем?

Борода на востоке была признаком олдовости. И ее обладатель должен был быть либо по крайней мере пятидесяти лет от роду, либо иметь хотя бы трех детей.

Этот разговор не успел достичь вопросов о бороде и о Галке, как МАЗ свернул на проселок и остановился.

— Тебе туда. — Водитель указал рукой на трассу, затем развернулся к проселку. — Мне туда. Домой.

Они вернулись к шоссе.

— Ого, — сказала Галка, — смотри, птица.

На холме сидела большая, в человеческий рост, каменная птица.

— Ей, наверно, лет двадцать. Во времена застоя таких птиц здесь до хрена было. `

По прошлым путешествиям Кристофер помнил множество придорожных скульптур, отлитых из цемента по единым образцам: трассы Киргизии и Казахстана помимо птиц разных сортов и размеров изобиловали и человеческими фигурами и фигурами животных. Часто, например, встречались каменные мужик с теткой: тетка стреляет из лука, который можно только угадывать — концы как правило обломаны, а иногда оторваны и руки. Или бабай (бородатый восточный старец в халате) с бараном — это произведение придорожной скульптуры шоферы окрестили «двумя баранами». Или баран (сайгак, горный козел, олень и т.п.) в одиночестве, без бабая.

В России подобных фигур то ли было меньше, то ли они просто терялись среди деревьев. Кристофер вспомнил двух космонавтов на Тихвинско-Череповецкой трассе. Головы покорителей космоса, сверкая позолотой, лежали в нескольких метрах от бетонной ракеты и от гордо стоящих тел. По этой ли дороге ехал пушкинский Руслан?

— Давай поднимемся, — предложила Галка и побежала наверх.

Когда Кристофер подошел, точнее, подполз к ней, она уже гладила шершавое, изъеденное ветром, солнцем и дождем крыло.

— В великой книге Аджа иб Дунйа, — возвышенно начал Кристофер, — говорится, что есть птица Абу Харун. Днем она сидит недвижно, как этот камень, а ночью находит влюбленных и поет так жалобно, что у них разрываются сердца.

— О, птица Абу Харун, — сказала Галка и подняла с земли камень. — Прими наш скромный дар, в виде этого цветного камня, но не лишай нас сердец.