Андрей Рубанов - Готовься к войне

— Поезжай к себе в лес, — предложил заместитель. — И ложись спать. Я сам съезжу к Лихорылову. И сам переведу деньги.

— Нет, — сказал Знаев. — Спасибо, Алекс, за заботу. Ты один меня понимаешь. Но к Лихорылову поеду я. А ты — садись на телефон. Подумай и поищи, кто у нас есть в ОБЭПе Центрального округа. Надежный человек шепнул мне, что под меня копают. Неизвестно кто и почему. Что мы могли натворить в последние несколько месяцев?

— Ничего, — сразу ответил зам. — Мы прозрачные и белые. До такой степени, что даже противно. Может, именно поэтому нами интересуются. Честные бизнесмены всегда на подозрении. Честность раздражает. Менты не любят тех, кого не за что сажать… Кстати, тебя вчера видели. В десять вечера в Сити-центре.

— Кто видел?

— Знакомые.

— Врут, — сказал Знаев. — Не был я вчера в Сити-центре. Что мне там делать?

Был еще период сомнений и даже страхов. Совпавший с рождением сына. Зачем бегу? Почему не двигаюсь спокойно, с достоинством? Суета — удел молодежи, мне бегать незачем, это несолидно, у меня семья, сын, банк и два с половиной миллиона на счету. Пытался отучить себя. Шел по улице — специально замедлял ход. Расправлял плечи, двигал ногу от бедра: спокойно, чуть пританцовывая, свободно вдыхая… Вон до того угла дойду максимально медленно… Через минуту обнаруживал себя опять бегущим.

Испугался преждевременного износа. Сын ведь растет! Надо, значит, поберечь себя, чтоб успеть поставить парня на ноги. Обследовался у врачей, сдал анализы. Грешил на гормоны, на надпочечники. Получил результаты: практически здоров, хоть завтра в космос. Немного повышен адреналин. Ну, и пульс, семьдесят пять ударов в минуту, в спокойном состоянии, при норме в шестьдесят — многовато. Пошел к психиатру. Такое дело, доктор, живу быстро — не значит ли это, что умру рано? Бросьте, уважаемый, сказал доктор, улыбаясь доброй улыбкой, как все хорошие доктора. Если бы все было так — тогда профессиональные спортсмены умирали бы в тридцать пять. Бывают нагрузки, когда сердечко делает сто пятьдесят ударов. Если вы бегаете — значит, так хочет ваш организм. Значит, ему так удобнее. Бегайте на здоровье. Спите шесть часов? Ничего особенного. Иным людям хватает и двух. Не вижу здесь никакой аномалии. Наоборот, вами следует восхищаться. Не пьете, не курите, правильно питаетесь, уважаете свежий воздух — молодец. Плохо то, что вы сам себе и лошадь, и наездник. Сами себя кнутом хлещете: давай! Пошел! Вперед! Иногда себя и пожалеть надо. Дружить с самим собой. Уважать самого себя. Сосуществовать мирно. Иначе возможны предпосылки к шизофрении. В вашем случае бояться следует не физического износа, а морального. Сделаетесь мизантропом, будете всех ненавидеть, и себя в первую очередь…

Тогда Знаев еще не мучился приступами тошноты и от врача вышел веселым. Если я бегаю, стало быть, я таким создан! То есть можно спокойно бежать дальше. К цели. А насчет того, что себя не уважаю и беспощадно эксплуатирую, — это, милый доктор, мое личное дело.

Да, не уважаю. Не за что уважать. Семь лет был посредственным музыкантом, и еще девятнадцать лет — посредственным банкиром. Дерипаска, Мельниченко, Терегулов начинали вместе со мной. Может, на год раньше. Теперь у них миллиарды, а я мелкий бес. За что себя уважать?

Потом позвонил Жаров. Непривычно деловым тоном объявил, что продумал ситуацию с магазином (добавил: «И со всеми нами»); сейчас выезжает для разговора. Банкир удивился. Его друг никогда не работал до полудня. Кроме того, банкиру вообще не нравились краткие телефонные сообщения типа «надо поговорить, я сейчас приеду». Подобные фразы вызывали тревогу. Деловые люди в Москве не доверяют телефонной связи; возможно, во всем мире тоже не доверяют; и все-таки на Германа Жарова это было очень не похоже. Чтоб отвлечься от дурных мыслей, банкир пошел в личный туалет и сунул голову под кран.

Придирчиво осмотрел себя в зеркале. Конечно, юношей не выгляжу — но и на изможденного, позеленевшего средней руки буржуя тоже не похож, Алекс Горохов явно преувеличил…

Включил компьютер, сильнейшим напряжением воли заставил себя перестроиться на работу с книгой, за сорок минут сочинил почти три абзаца — емких, оригинальных. Похвалил себя за то, что написал, и вообще за идею изготовления теоретического опуса. Все затевалось как блажь, а выросло в нечто серьезное, заслуживающее уважения. Кстати, на такой литературе можно неплохо заработать: скажем, по полторы тысячи экземпляров на пятнадцати основных мировых языках, включая китайский, японский, арабский и хинди, — тут пахнет едва не сотней тысяч долларов. Существенные деньги, даже для банкира-миллионера. Особенно в свете того, что его бизнес перешел на легальные рельсы и норма прибыли резко снизилась.

С другой стороны, — напомнил он себе, — у меня же будет мой магазин. Торговая сеть от Калининграда до Владивостока. Безумная, но тысячу раз просчитанная идея. Она превратит меня из миллионера в мультимиллионера. Я поверну ход истории в этой части света. Россия не всегда должна воевать, но готовиться к войне — обязана.

Готовьтесь к войне, господа. Ладно, к черту войну, — готовьтесь хоть к чему-нибудь. Только не сидите на жопе. Привыкнете — хуже будет. Чтоб впаривать западным прагматикам нефть и газ, много ума не надо. Другой вопрос, что будут делать ваши внуки, которым останется в наследство бесплодная пустыня.

Ровно в девять ноль-ноль в дверь постучали. Пришла Люба. Доложиться. Банкир молча сделал приветственный жест и натолкнулся на удивленный взгляд секретарши.

— У вас все в порядке? — осторожно спросила она.

— Не понял.

Люба замялась:

— Вы… неважно выглядите.

Как и положено хорошей секретарше, она знала все подробности развода своего шефа, сочувствовала и невзначай закрепила за собой право на проявление особенной, сугубо женской, заботы.

— Издержки профессии, — бодро ответил банкир («Хули я бодрюсь?» — пролетело в голове). — Понимаешь?

— Нет.

— Ладно. Сделай мне чаю крепкого.

Люба поспешно удалилась, озадаченная. Шеф много лет пил только чистую воду — презирал всякие тоники, включая самые безобидные.

Сейчас он выпил подряд три чашки и быстро пожалел. Сначала ощутил неуют, а потом из верхних углов кабинета пополз к нему мрак, словно некие пауки, очень быстрые, вмиг заткали пространство гадким и непрозрачным, намереваясь лишить Знаева маневра и воздуха; проблеваться, что ли, — подумал финансист, начиная дрожать, — где моя Алиса, пусть заберет меня отсюда, зачем я вообще приехал, обещал же остаться дома, пренебречь трудовым понедельником… Боже, а это еще кто прорывается, огромный, при ухмылке, в облаке перегара, тянет ладонь-лопату? Ага, Жаров, этот — свой, этот не жлоб, этот хотя-бы не такой медленный, как все прочие…