Инна Гофф - Рассказы-путешествия

Опять телефон. Разговор о коллекторах, изготовленных на комбинате, – нет футляров, чтобы их отправить заказчику.

– Заберите их как можно скорей, – строго говорит Докторов, – оне нам мешают.

Он произносит по-старинному – «оне». И опять об Уварове.

– Кого же мы туда пошлем? Надо опытного, энергичного человека. Там простых вопросов нет, все сложные…

Звучат фамилии. Наконец выбор сделан. Докторов нажимает кнопку селектора. В кабинет является розовощекий крепыш лет тридцати. Русые волосы его мелко кудрявятся от дождя. Инженер суперцеха.

Происходит следующий диалог:

Докторов (сдержанно). Какое у вас семейное положение? Вы женаты?..

Инженер.Женат… (Он не ожидал этого вопроса и несколько удивлен.)

Докторов (так же сдержанно). Дети есть?

Инженер (все больше настораживаясь). Есть… Один!..

Докторов (так же). Ваша семья сможет обойтись без вас?.. Мы хотим вас командировать в другой город…

Инженер (нервно). Надолго?..

Докторов (невозмутимо). На три дня. В Уварово.

Инженер (переживший уже в душе длительную разлуку с женой и сыном). Могу! А когда надо ехать?

Докторов (невозмутимо). Лучше всего завтра… Но если вы человек медлительный, нерасторопный, то можно и послезавтра…

Инженер (со счастливой готовностью). Я могу сегодня!..

Прошло много времени, и дождь все лил за окном, когда Докторов вдруг обратился ко мне:

– Что-то у нас с вами ничего не получается…

И – без всякого перехода – к «народу», сидящему поодаль со своими неснятыми вопросами:

– Лет пятнадцать тому назад она написала книжку о Воскресенске. И меня там вывела в виде карикатуры…

Возможно, прочтя эти записки, Николай Иванович опять найдет в них карикатуру на себя. Что же сделаешь! Кабинет директора в десять утра – не лучшее место для задушевных бесед. Я была в этом кабинете только зрителем и видела Докторова таким, каким он хотел выглядеть. И таким изобразила его здесь, допуская, что в жизни этот человек совсем иной.

На мои вопросы он ответил кратко и сдержанно. Ответы его были определенны, категоричны. Если вопрос требовал ответа более пространного, Докторов говорил, что, пожалуй, отвечать на него не станет. В завершение сказал, что книг – кроме технической литературы – не читает, свободен бывает, только уйдя в отпуск. Ну, а в отпуске полагается отдых. По Конституции…

Я задумала эти записки как некий альбом, в котором портреты людей будут соседствовать с портретами деревьев и просто пейзажем.

Как в папке Юричева.

Мне кажется, что соседство с деревьями здесь столь же естественно, как наше соседство с ними в жизни.

Хорошо сказано об этом у Рильке:

«…он значил больше, чем дерево, но он значил много, потому что дерево много значило…»

У меня есть знакомые среди деревьев. Старик Дуб в Харькове, с цементной пломбой в дупле ствола. И не златая цепь на Дубе том, а железная, в брезентовом футляре, похожем на шланг. Она связывает верхние ответвления, чтоб они не сломались. Гигантская чага сидит на середине ствола, как улитка.

Этот Дуб – он как целая дубовая роща, спаянная одним стволом, растущая от него, – иногда почти параллельно земле. Какие извивы бывших ветвей, – теперь это уже не ветви, а боковые стволы! По ним можно узнать извивы, изгибы судьбы этого дерева в его молодости, когда оно было еще податливо влиянию климата, ветра, их капризам. Дерево это я помню с детства, когда играла в его тени, собирая упавшие коричневые желуди в тюбетейках. Недавно, приехав в Харьков, я увидела под знакомым Дубом металлическую табличку:

«ПАМЯТНИК ПРИРОДЫ

ДУБ ЧЕРЕШЧАТЫЙ

ВОЗРАСТ 285 ЛЕТ

ДИАМЕТР 126 СМ

ВЫСОТА 17,2 М

ОХРАНЯЕТСЯ ЗАКОНОМ».

Платан на набережной Ялты и Платан в Одессе, возле оперного театра. И Кривая Сосна в Дубултах… И те два молодые деревца, видимо липы, стоявшие в лугах за Лиелупе, такие дружные под ненастьем и солнцем Прибалтики. Одно стало чахнуть в прошлом году. И недавно я обнаружила, что за рекой стало пусто, – погибли оба.

Мы приезжаем к знакомым деревьям и, недосчитавшись иного, испытываем какую-то внезапную пустоту, какое-то разочарование души.

К лесничему, Павлу Яковлевичу Ямашеву, я прихожу, как приходят поговорить про общих знакомых. Каждый знает о них что-то свое, известное только ему.

Павел Яковлевич знает нумерацию лесных обходов и просек. Но он не знает, что просека, ведущая от поселка к усадьбе Дубки, называется просекой Первой Любви. Это неширокая длинная просека, нарезанная против большой березы, тенистая, с кустами бузины. Она уводит далеко, но береза эта, озаренная солнцем или погасшая, все видна вдали, сколько бы ты ни шел. Как и первая любовь… Не знает Лесничий и о Россетовской поляне. Так назвали мы веселую лесную поляну, справа от дороги, ведущей в Спасское. Эта поляна словно создана для пикников. Не здесь ли устраивала их когда-то Александра Осиповна Смирнова-Россет, владелица Спасского? Этой остроумной женщине, приятельнице Пушкина и Гоголя, немало посвящено стихов и посланий. Пожалуй, лучше всех выразил общее чувство к ней Лермонтов:

А жена Пушкина ревниво замечала мужу:

«С ней тебе весело, ты смеешься. А со мной ты зеваешь…»

Вряд ли кому другому удалось бы затащить сюда Гоголя. В то время он был уже болезнен и нелюдим. Второй том «Мертвых душ» подвигался плохо, работа не ладилась. Она стала уже каким-то наваждением, божьей карой. А когда-то была праздником. И он до слез хохотал, читая вслух самому себе страницы о Чичикове и Коробочке… И от радости вскидывал в присядке длинные ноги, разгоняя кровь…

Александра Осиповна писала Гоголю:

«Вас привезут ко мне в 70 верст от Москвы в такую мирную глушь, в такие бесконечные поля, где, кроме миллионов сенных скирд, песни жаворонка и деревенской церкви, вы ничего не увидите и не услышите…

Обедня будет всякий день, потому что церковь села Константинова напротив, через паром только перейти, и священник препорядочный человек…»

Гоголь приехал сюда в конце июня. Здесь он продолжал работу над «Мертвыми душами», семь глав из которых уже было написано. Он спешил закончить второй том, избавиться от тяготившей его работы. Вот что пишет Смирнова-Россет об этих днях:

«Гоголю две комнатки во флигеле окнами в сад. В одной он спал, в другой работал… Вставал в 5… Шел прямо в сад. Возвращался к 8 часам, тогда подавали кофе. Потом занимался, а в 10 или 11 часов приходил ко мне или я к нему… После обеда ездили кататься. Он просил, чтобы поехали в сосновую или еловую рощу. Он любил после гуляния бродить по берегам Москвы-реки, заходил в купальню и купался. Любил смотреть, как загоняли скот домой. Это напоминает Малороссию…»