Инна Гофф - Рассказы-путешествия

Вечером он пришел к нам. Пока мужчины спорили о том, когда в Воскресенске впервые появился футбол, мы с дочкой накрыли стол в саду под старыми вишнями.

Солнце садилось, освещая лиловые султаны иван-чая. С писком носились ласточки. Мы пили красное венгерское вино, закусывали сыром и говорили о жизни давно минувшей и недавней. О жизни будущей и настоящей. Даже самая скромная трапеза на свежем воздухе, с зеленоватым небом и первыми розовыми звездами над головой, с шелестом листвы возле лица, свежим запахом травы и близкого леса – становится праздничной.

Мы говорили о шерстистых носорогах и костях мамонта, которые успели сдать в утиль, пока Юричев до них добрался. Говорили о звездах – Георгий Емельянович любит астрономию. А звезды горели над нами, ярче разгораясь с наступлением темноты, уже не розовые, а зеленые. Птицы затихли, только кузнечики – наши северные цикады – строчили в темноте, обещая долгую сушь. Не стало видно лиц, только когда Юричев закуривал, огонь озарял нижнюю часть его лица, строгий подбородок и руки.

Он рассказывал о себе. О том, что его отец умер в год его рождения, а мать работала прачкой в немецкой семье. Мальчиком он батрачил в Калужской области, а сюда «приехал к своему дядьке, Макару, у которого была чулочная артель». Дядьке-нэпману нужен был помощник, и он вспомнил о племяннике. Чтобы не слыть эксплуататором, дядька устроил паренька сторожем в пристанционном поселке. Однажды, когда паренек ходил по улицам поселка с колотушкой, к нему подошли двое и предложили вступить в союз батраков, а вскоре он стал председателем батрацкого комитета в Коломне. Потом рабфак, метрострой – первая очередь, Институт геодезии… И снова – Воскресенск, бессменная работа в горсовете и увлечение стариной, историей своего края…

– Засел за книги, – рассказывал Юричев. – Чтобы хоть что-то новенькое сказать, старенькое-то знать надо!.. Мне ни в чем в жизни особенно не везло, а здесь иду по земле – и все вижу, чувствую. Все мне открывается, как ясновидящему… Вот эта аллея была посажена, а эта – облагороженная лесная просека…

Юричев умолк, прикуривая. Снова огонь коротко осветил его подбородок и руки. И я подумала, как, в сущности, трудно проникнуть в чужую жизнь. Данные биографии – это лишь набросок, общий чертеж, за которым кроется так много.

Я поняла, почему Юричева считают нелюдимым. Была в этом человеке некая замкнутость, не пускавшая собеседника за порог признания, – «ни в чем в жизни особенно не везло»…

Иван Иванович Лажечников предваряет свой сборник «Беленькие, черненькие и серенькие» таким предисловием: «Представляю этот сборник суду читателей… Прошу помнить, что это не роман, требующий единства и связи в изображении событий и лиц, а временник, не подчиняющийся строгим законам художественных произведений…»

Определение жанра – временник – заинтересовало меня. Не подойдет ли оно к этим моим страницам, которые тоже не подчиняются «строгим законам художественных произведений»… Полузабытое слово «временник» звучит для меня естественней, чем «эссе», уже вполне вошедшее в обиход. Тем не менее слово «эссе» произношу я всегда с некоторым усилием. Оно кажется мне претенциозным, многозначительным. Человек, объявляющий, что пишет или печатает «эссе», тем самым обещает вам нечто исполненное глубоких и новых мыслей по всякому поводу… Куда скромнее издавна принятые в России записки или «письма». Или тот же самый полузабытый «временник».

Эссе как отдельный жанр у нас не существует и вряд ли когда-нибудь привьется. Как не привилась на Западе наша «повесть» – жанр, промежуточный между рассказом и романом.

…Скоро двадцать пять лет, как жизнь связала меня с Воскресенском. Выросли дети, подросли деревья. На молодых деревьях ход времени заметней, чем на вековых дубах и липах. Так у людей – ход времени определяют дети. Они растут, и мир вокруг начинает молодеть. В один прекрасный день ты вдруг замечаешь, что продавец в магазине, водитель троллейбуса, солдат в пилотке – дети!.. Ты видишь вокруг молодые лица и говоришь «сынок», даже если у тебя нет своего…

Дети вырастают и уходят в большую жизнь. Деревья, вырастая, остаются в родном пределе. Стоя у обочин, на лесных полянах, у калиток, знакомые деревья встречают и провожают нас, терпеливо ждут нашего возвращения. И потому, уезжая на месяц или на год, мы всегда оглядываемся, чтобы сберечь их в памяти до того дня, когда надеемся вновь к ним вернуться…

1971