Игорь Данилевский - Сессия: Дневник преподавателя-взяточника

«Скоро буду. Большие пробки».

Я фыркаю, но теперь уже продолжаю ждать, не ерзая беспрерывно на стуле. «Скоро», впрочем, затягивается еще на двадцать с лишним минут. Когда в дверном проеме появляется фигура Саматовой, я готов испепелить ее взглядом:

– Говорите – рядом живете, Элеонора?

– Извините, Игорь Владиславович, – произносит она, потупив взгляд. – Я еще искала долго. Поэтому так получилось.

– Ну, ладно. Проходите, садитесь, – я указываю ей на парту, вплотную примыкающую к преподавательскому столу.

Она с видимым усилием протискивается вдоль сиденья – похоже, что зазор между ним и партой слишком мал. Присев, вначале поправляет юбку – то ли потому, что действительно хочет удостовериться, что та не задралась случайно, то ли стремится ненароком привлечь внимание к своим бедрам, которые у нее очень даже «ничаво». Покопавшись в сумочке, Саматова протягивает мне листок тетрадной бумаги в клетку, который в свое время не иначе как изрядно жевали. Я беру его, аккуратно разворачиваю (даже сам не знаю, почему я это делаю именно аккуратно – все равно у него вид, как из задницы. Наверное, профессиональная привычка бережно обращаться с документами, которая автоматически переносится на бумаги любого содержания) и погружаюсь взглядом в накарябанный на нём обезьяньим почерком «листинг».

Первое, что я вижу – в нём указано явно не пол-группы. И даже не две трети. Это почти полный список. Я бросаю взгляд на Саматову, а она, что интересно, немедленно опускает глаза.

– Насколько я помню, Элеонора, в вашей вотчине тридцать два человека, – умело (наверное, опять-таки профессионально) сдерживая закипающую внутри меня смесь гнева и разочарования, говорю я. – А здесь, судя по всему, человек двадцать пять как минимум вписано. Или около того. Это, по-вашему, половина группы?

– Ну… нет… Но это настоящий список, Игорь Владиславович! – лопочет Саматова.

«Кого, интересно, ты так выгораживаешь, что раздула исходник в полтора раза?» – вертится у меня на языке.

И в этот момент меня осеняет. К моему величайшему сожалению, это прозрение вовсе не со знаком «плюс» – совсем даже наоборот. Я вдруг внезапно понимаю (хотя, конечно, должен был понять это гораздо раньше, но, как выражаются студенты, «затупил»), что опрашивать старост, заставлять приносить их старые списки, даже если эти списки трижды подлинные, а не умело приукрашенные, почти абсолютно бессмысленно. Потому что наверняка очень многие из тех, кто побежал жаловаться в профком, вначале предусмотрительно отдали денежки старостам, чтобы на них нельзя было подумать.

– Ладно, пусть будет настоящий. Все равно это безыдейно.

– Почему безыдейно, Игорь Владиславович?

– Потому что, сдается мне, большинство из тех, кто ходил в профком, подходили и к вам. Такое ведь тоже может быть?

– Может быть, да… – Саматова отвечает явно растерянно, и это меня, как ни странно, радует. По крайней мере, складывается впечатление, что ей самой мысль о подобной конспирации жалобщиков не приходила в голову, и она заинтересована найти «крыс» не меньше моего.

– А посему, Элеонора, – вздыхаю я, – будем расходиться. Услышите что-нибудь интересненькое – сообщите мне.

– Ну, я могу вам сказать кое-что и сейчас, Игорь Владиславович. Самыми первыми ко мне подошли Гаврюшина и Измайлова, отдали всё на пятерку, – их точно можно исключить…

– Я, к сожалению, не ассоциирую в ваших группах фамилии с физиономиями, Элеонора, – я же почти не вел у вас практику. В лицо я, конечно, знаю почти всех, а вот по именам – почти никого. Ладно, эти фамилии я запомню. Это всё?

– Нет. У нас в этом семестре появилась новая девушка – Сабирханова. Она с нашей группой почти не общается. Вроде и не плохая, но никак себя не проявила. Зато она контачит с группой ЭПП-1, и особенно с теми двумя отличницами, о которых вы знаете.

– А вот это уже что-то, – преображаюсь я. – Как, говорите, ее фамилия – Сабирханова?

– Да.

– Я ее помню очень смутно. Она ко мне обращалась из-за того, что хотела менеджмент перезачетом поставить. Ей не нужна была ни пятерка, ни четверка – в зачетке у нее все тройки, а количество часов в другом вузе у нее было приличным, поэтому я ей просто нарисовал трояк. Мы обошлись без… ну, вы понимаете.

– Ага, – кивает Саматова.

– Вот… Значит, она общается с теми двумя, да? Это серьезная информация. Ещё есть у вас что-то?

– Пока это всё.

– Ну, ладно. Держите меня в курсе, Элеонора, хорошо?

– Хорошо, Игорь Владиславович. До свидания!

– До свидания!

Саматова покидает аудиторию уже не в таких расстроенных чувствах, как пришла в нее десять минут назад. Да и у меня сейчас настроение улучшилось, и я уже гораздо меньше жалею о двух часах потраченного времени. По большому счету, конечно, ничего пока не изменилось. И вообще, если смотреть на ситуацию глобально, то при справедливости представлений о цикличности развития мироздания у меня после нескольких лет охеренного везения и процветания, несомненно, наступила черная полоса в жизни. Мой личный, вслед за всем цивилизованным миром, финансовый кризис, так как все имевшиеся авуары истрачены на путешествия, половину полученных сейчас денег придется отдать Бочкову, а как получить остальные, я пока не знаю. Методы Эркюля Пуаро в чистом виде я всё-таки применить не могу – просто не имею права заставлять кого-либо отвечать на мои вопросы, поэтому остается одна надежда – на «шпионские штучки». Проще говоря, на то, что кто-то в нужный момент сболтнет мне нечто важное, что и позволит мне локализовать угрозу, то бишь вычислить эти двадцать три гнусные рожи (точнее, двадцать одну, ибо с двумя все ясно). Поскольку старосты уже на первой стадии моего расследования показали себя или посредственно, или просто отвратительно, перспективы раздобыть таким образом нужную мне информацию за необходимое время весьма туманны. Похоже, даже очень похоже на то, что выбираться мне из этой черной полосы предстоит именно так, как и должно быть в соответствии с ее названием: впотьмах и наощупь… Но тем не менее если не верить в лучшее, оно и никогда не наступит, не правда ли?

…Я выхожу из двести тринадцатой и вижу, как на скамейке напротив сидят две шалавы – иначе не скажешь: встрепанная «химия» по моде конца восьмидесятых на башке у каждой, прозрачные лосины из той же эпохи (хорошо хоть, что не цветные – какие-нибудь зеленые или малиновые), лица уже много повидавших на своем семнадцатилетнем веку – точнее, прочувствовавших собственными задницами и передницами – секушек. Обе они довольно симпатичные и плюс к этому у каждой – качественный макияж. Одна из них, с «платиновым» цветом волос, что-то рассказывает другой, «натуральной блондинке»: