Игорь Данилевский - Сессия: Дневник преподавателя-взяточника

В шесть десять я подошел к воротам замка, которым бредил уже девять лет. Замок, в который вошел Дин Корсо; он же – Джонни Депп. Навстречу мне, почти как в фильме Поланского, струился яркий свет; только он был не неоново-белым, как будто искусственным, а золотистым, по-настоящему солнечным. Таким он и остался на фотографии, которую сделал для меня месье Ален (так мне, по имени, представился этот мужичок). На которой только я, замок и свет.

Сейчас, валяясь на диване с бокалом вина в руке и разложив перед собой все альбомы, имевшие отношение к моей былой мечте, я вспоминаю эту блистательную серию вояжей, когда у меня получалось всё, что было задумано, и отчетливо до боли осознаю, насколько тонкую лапшу вешает на уши своим читателям автор «Алхимика». Я хотел изо всех сил совершить свой личный поход по стопам Дина Корсо, и, глядя на эти фотографии, можно действительно поверить, что когда чего-то очень сильно желаешь, вся Вселенная помогает тебе в этом. Но ведь я хотел еще в этом году посетить Бирму и Мексику как минимум, не считая Чехии, Германии и Бенилюкса. Однако Вселенная обманула меня. Надо было ограничиться штукой с каждого за пятерку, оставив себе пять сотен после вычета доли Бочкову. А теперь уже ничего не изменишь.

Мне безумно нравился фильм «The Ninth Gate», и было приятно узнать, что именно он сделал популярным Реверте. Нравился потому, что в нем сошлось слишком много личного: благоговение перед видом стеллажей, заставленных старинными фолиантами; мистическое притяжение гравюр, в которых хочется, приняв ЛСД, полностью раствориться; нахрапистость главного героя, который всю жизнь работал в мире книг, но совесть которого продавалась за твердую валюту. В чьей-то рецензии на «Клуб Дюма» говорилось: Реверте считает, что делать деньги так, как это делает Корсо, круто само по себе. Очень справедливое замечание, но еще справедливей была ремарка самого рецензента, что этого все-таки недостаточно: должно быть что-то выше, что-то важнее зеленых купюр. А именно с этим в фильме Поланского был полный порядок. И хотя сам режиссер ненавязчиво стремился склонить зрителей к демонизму, меня в его творении привлекло совсем иное. В «Девятых вратах» с кристальной четкостью отразились те идеи, которые занимали меня много лет: идеи существования бессознательных архетипов, выходящих на поверхность феноменального мира, и судьбы, синхронизирующей события в этом мире с посекундной точностью. Хотя квантовая механика вроде бы не допускает такой синхронизации, если не считать мнений отдельных теоретиков. Но главное, что я все-таки вошел в свои Девятые врата. И сейчас, когда уже ясно, как много я потерял, я понимаю, что они действительно оказались адскими. Впрочем, Поланский, будучи еще пацаном, должен был погибнуть в печи, но сбежал из гетто и украдкой, рискуя быть схваченным, посещал киносеансы, не в силах оторваться от очередного фильма. Это и говорило о том, что данный человек по фамилии Либлинг должен был стать режиссером. Это его судьба, сбить настройки которой был не в силах никто. Если в течение поколений разделенные столетиями судьбы монархов в разных странах могут совпадать, если Наполеон оборвал записи в своей кадетской тетради четыремя словами «Святая Елена, маленький остров», а писатели девятнадцатого века могли сочинять новеллы о затонувшем в Атлантике лайнере под названием «Титан» или о громящей Европу банде под названием «СС», то, по большому счету, нет смысла слишком сильно ругать себя за любые, даже самые абсурдные решения. Значит, и всё, что произошло со мной, – и хорошего, и плохого, – тоже было рассчитано какой-то неведомой Матрицей. Конечно, не такой, как у братьев Вачовски, но тем не менее абсолютно реально существующей. Волновая функция Вселенной, содержащая все её возможные состояния, как это следует из физики, имеет еще и равнозначное матричное описание.

И на этой слабоутешительной ноте я под воздействием вина отрубаюсь на сегодня окончательно.

Девять утра. Я вновь в отделе кадров, только на этот раз не у Спицыной, а в комнате, где сидят все остальные сотрудницы.

– Подписали? – спрашиваю у Амановой.

– Да, – кивает она. Почему-то – с недовольным видом, разительно контрастирующим с ее вчерашним радостным выражением лица.

– Ну, давайте я тогда возьму обходной лист, а вам отдам удостоверение.

– Угу… Вот!

Она протягивает мне квиток, я ей – красные корочки с золотистой эмблемой универа, и покидаю комнату в надежде покончить за час с унизительной для меня процедурой. Всякие библиотеки и спортзалы – это еще ничего. Вот на свою родную кафедру шлепать совсем даже неохота. Но надо.

Я переступаю порог нашей Д-218 и, как и ожидалось, обнаруживаю только лаборанток. Они одновременно поднимают головы и смотрят на меня с каким-то странным любопытством; затем Яна, как обычно, принимает абсолютно неподвижный вид с остекленелым, как у наширявшейся наркоманки, взглядом.

– Привет, Кейсана! Подпиши, пожалуйста, как в тот раз. Я подожду в коридоре.

– Здравствуйте. Минуту.

Я, как и обещал, выхожу за дверь и смотрю в окно. По небу с черепашьей скоростью плывут тучи, но сегодня они уже не выглядят такими убийственно мрачными, как вчера. Значит, есть шанс, что завтра, как и обещает «Яндекс», будет хорошая погода.

Через две минуты я возвращаюсь и вижу на моем бегунке подпись Бочкова.

– Ага, спасибо, – говорю, засовывая квиток в сумку. – Ну, ладно. Всем всего хорошего!

– До свидания! – говорит Кейсана. При этом она улыбается, и причина ее улыбки мне неясна: то ли она радуется, как радовались вчера сплетницы из отдела кадров, то ли немного сочувствует и напоследок хочет это мне показать. Яна, что меня не удивляет, молчит, набычившись. «Ну, и хрен с тобой, дура!» – шлю я ей мысленное послание.

Остальные положенные инстанции затруднений тоже не вызывают, как и особого интереса к причинам моего увольнения. Только на кафедре физкультуры один из тренеров универской сборной, заметив, как его коллега вырисовывает мне автограф, не удерживается от восклицания:

– О! Ну, если такие кадры уходят, то с чем же наш институт остается!

Даже если это было произнесено не вполне искренне, все равно приятно, и я крепко пожимаю ему руку на прощание. Осталось взять трудовую и занести обходной в бухгалтерию.

Продекламировав напоследок нашим кадровичкам «Всего хорошего!», постаравшись дать понять интонацией и взглядом, что на самом деле желаю им ровно противоположного, я иду в бухгалтерию. Там состав неровный. Две девчонки – Альбина и Лиля – очень приятные. Расчетчица зарплаты, то есть та, которой я, собственно, и несу бегунок, меня недолюбливает, а сидящая справа от входа дама и вовсе терпеть не может. И той, и другой, как мне кажется, поперек горла мои былые заработки. К сожалению, в тот момент, когда я захожу к ним в комнату, они присутствуют в полном составе, и мне приходится из вежливости прощаться более или менее ровно со всеми, хотя Лиле с Альбиной я все-таки успеваю послать персональные улыбки.