Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

― Спокойно, ― произнес снова отчим, ― садись, ― предложил он жене, ― и успокойся. Времени в нашем распоряжении осталось немного, ― он извлек из карманчика брюк часики на цепочке. ― Всего четыре часа. Если точно ― до отхода нашего поезда ровно четыре часа двадцать минут... Поэкономнее, ― отчим затем повернулся к Виолетте, ~ что вы собираетесь делать в городе?

― Что и все, ― буркнула девушка.

― Вот видите, ей сказать нечего, какой-то бред! ― вспыхнула Жунковская-старшая.

― У нее паспорт, ― не то возразил жене, не то констатировал факт для себя отчим.

― Да, паспорт. Наконец, мое право... ― не сдавалась Виолетта. Одолев невроз, она повела рассказ. Что будет делать в городе? Конечно, трудиться. Где? В театре. Хористкой.

Жунковская-старшая едва не взмыла ракетой вверх, услышав про "хористку".

― Ждут не дождутся Виолетту Жунковскую, и афиши подготовили, ― съязвила она, но, услышав в ответ уверенное "Уже приняли", едва не поперхнулась: ― У тебя голос?

― Колоратурное сопрано, ― ответила Виолетта.

― Какое? Какое?

― Ко-ло-ра-тур-ное, ― повторила Виолетта. После этого "ко-ло-ра-тур-ное" отчим потянулся к томику "Тихого Дона" ― надежный признак равновесного у него состояния, Жунковская-старшая снова взялась за нож, подвинула к себе чашу с арбузом. В Жунковском-сыне боролись сразу несколько желаний: он хотел следующей порции арбуза, но он желал, чтобы семейное сражение увенчалось Виолеттиной победой, чтобы тетя осталась в городе, стала если не выдающейся, то хотя бы известной певицей ― было б чем гордиться! Но желал он и совершенно обратного, потому что ему было жаль -- да еще как! ― расставаться с единственным человеком в семье, с которым он делился сокровенным.

Успокоившись, Виолетта без утайки поведала о вчерашних приключениях, прогулках с Абдыкадыром, неожиданной идее устроиться в хор театра. Это Абдыкадыр, услышав ее пение, потащил ошарашенную девушку на прослушивание в театр. События развивались стремительно. Не более десяти минут спустя Виолетта, раскрасневшаяся от смущения, стояла перед волосатым и носатым старичком ― руководителем хора. Начали с несложного музыкального теста, испытуемая повторяла звуки и сочетания звуков.

― Попробуйте это, ― говорил старичок, пробегая тонкими узловатыми пальцами по клавишам, ― возьмите это.

Виолетта "пробовала и брала", она была в ударе. Закончив с тестами, старичек предложил спеть что-либо по своему выбору...

― Так ты у нас певунья, ― сказала Жунковская, раздираемая душевными противоречиями. ― Не укладывается в голову: Виля-певунья! Что спела? Спой-ка...

Виолетта спела.

Но сначала долго настраивалась, злилась по мелочам, унимала волнение, смотрела на себя в зеркало, вздыхала. Она встала у окна, положила руку на тумбочку, поправила волосы, сказала:

― Спою "Ласточку".

"Ласточку" под аккомпанемент рояля и после небольшой репетиции она пела и на прослушивании. Именно после исполнения "Ласточки", после заключительных "Пой, ласточка, пой, сердце успокой. Ты эту песню повтори, про радость любви" ― после того, как экзаменуемая замолкла, улыбнувшись виновато, волосатый старичок быстро-быстро, глотая местами звуки в словах, произнес:

― Резюмируем. У вас, детка, колоратурное сопрано. Правда, с дичью. Но лиха беда ― начало: подправим, поставим, а там, гляди, через месяц-другой мы с вами и запоем...

Жунковская-старшая аккуратно записала в блокноте: "Колоратурное сопрано (Вилин голос)". Положила блокнот в ридикюль, поднялась:

― Вот что, золотце, я не отстану ни на шаг до тех пор, пока не поговорю с этим... руководителем хора. Кто он? Не прощелыга? Знаем этих руководителей! А... Абдыкадыр? Ему что? Кто он?

― Балерон! ― воскликнули почти одновременно Виолетта и Жунковский.

― Человек доброжелательный, ― добавила Виолетта.

― Доброжелательный, ― съязвила Жунковская-старшая. ― Это мы увидим.

― В нашем распоряжении три с половиной часа, ― предупредил отчим.

― Управимся. Пошли, ― скомандовала Жунковская-старшая, с решимостью направляясь к выходу.

И действительно управилась: не минуло и часа, как Жунковская-мама ощупывала матрацы в общежитии ― небольшом одноэтажном здании, в нем предстояло жить Виолетте. А перед тем была встреча тет-а-тет с носатым руководителем хора. Старичок, теряя звуки в словах, подивился Виолеттиному голосу, "этой превосходной дичи", его он намеревался, не ломая, всего-навсего усовершенствовать.

― Дичь... дичь... поставим... поставим... ― твердил старичок.

Жунковская-старшая бросила короткую реплику, с солью из двух слов ― "колоратурное сопрано". И обрадовалась тому, как мягко и естественно произнеслась фраза.

― Но с дичью, заметим, ― сказал носатый, не сдаваясь и соглашаясь.

― Так ведь мы из Приозерья, ― сказала она. ― Где взяться музыкальной грамоте в глуши?

― Поставим... Поставим... Было бы желание и усердие.

― Есть усердие, есть, говорю, ― сказала Жунковская-старшая твердо и горячо, не замечая, как в течение ничтожно малого времени она одолела несколько состояний в себе, как противление решению Виолетты преобразовалось в противоположное. Вдохновленная доброжелательностью носатого человека, не исключено, выдающегося, она не заметила проскользнувшую зависть к Виолетте, зависть, равносильную капитуляции. Она в конце концов как бы нечаянно обронила фразу о том, что колоратурное сопрано у них, Жунковских, вроде фамильной печати, потому что она, Жунковская-старшая, если, конечно, не ошибается, обладательница колоратурного сопрано. Ей почудилось на миг, что носатый, услышав о сходстве голосов, вздрогнул, нетерпеливо прошелся узловатыми пальцами по клавишам рояля, взглянул таинственно на гостью. Жунковская-старшая даже успела загадать: предложит старичок ей спеть или нет? Если предложит, согласиться? И что спеть? Может быть, "Прощальную": "Иди, родимый мой, иди. Суровый враг принес разлуку. Враг бешеный на нас пошел войной. Иди, любимый мой..."? Когда-то она эту песню с потрясающим успехом пела на клубной сцене. Но старичок, будто застеснявшись, произнес неопределенное: "Превосходно... превосходно..." И был так мил, что она, Жунковская-старшая, приведись, доверила бы ему судьбу не только своей сестры, но и свою собственную, притом в лучшей упаковке. Встреча с деятелем музыкального искусства убила страхи. Жунковская-старшая возвращалась окрыленной. Виолетта ― она стояла внизу, в вестибюле, ― едва взглянув на сестру, поняла удачу.

― В порядке? ― просияла она.

"Идем, идем" Жунковской-старшей прозвучало, как ликующее: "Да! Да! Конечно! Конечно!"

Она окликнула пацана ― тот стоял под окном и слушал рулады местного тенора, конечно, не такого замечательного, как Лемешев, Козловский, чье пение слышал он по радио, не такого прекрасного, как Ян Капура, Карузо, Джилли, которых он видел и слышал в трофейных фильмах с субтитрами...