Виктор Кадыров - Золото Иссык–Куля

Стрижевский готов был и дальше слушать историю Северцова. Но по тому, как тот неожиданно умолк и отдался своим внутренним думам, Василий Михайлович понял, что вопрос, который задал ему Северцов, мучит ученого. Стрижевский знал, что условности не для Северцова. Он мог, зайдя к кому–нибудь на прием, бесцеремонно схватить интересующий его журнал с криком: «А, у вас уже есть!» и тут же усесться читать, оставив публику в полном недоумении.

Стрижевский, наконец, решился потревожить Северцова:

– Уважаемый Николай Алексеевич! Я не хотел бы выглядеть нескромным, но не откажите принять мою помощь. Я готов помочь вам с вашей публикацией. Скажите мне, сколько требуется денег для печати ваших работ. Я также готов помочь вам с ведением хозяйства.

Видя протестующие жесты Северцова, Стрижевский добавил:

– Вы меня очень бы обязали, если бы приняли мою помощь. В конце концов, если вас не устраивают мои предложения, мы могли бы обсудить аренду ваших земель.

Через некоторое время дверь кабинета распахнулась, и из него стремительно вышел Северцов, увлекая за собой Стрижевского. Николай Алексеевич громогласно потребовал пригласить к ним жену Софью Александровну.

– Софьюшка, – при ее появлении прогремел Северцов, – благодари, пожалуйста, нашего дорогого соседа Василия Михайловича. Он предлагает нам свою бескорыстную помощь. Мы немедленно едем в Воронеж. Там ждут мои работы. Василий Михайлович обещал все устроить.

Через полчаса все было готово к отъезду. Решили, что до железнодорожной станции Лиски они доберутся на экипаже Стрижевского. Северцов поверх мундира нацепил свою тяжелую меховую доху, и коляска двинулась в путь. Дорога вилась то по берегу Дона, то по самой замерзшей реке. Чтобы скоротать время, Стрижевский просил Северцова рассказывать о своих путешествиях. Вскоре он знал о трудном походе через высокогорные сырты Нарына, об удивительной поездке на Памир. С особой теплотой говорил Николай Алексеевич о горном озере Иссык–Куль:

– Вы себе представьте, Василий Михайлович, синее небо, синий же Иссык–Куль, а между ними белая зубчатая стена гор, на первом плане голый, красно–желтый берег – вот и весь вид, весьма несложный, но от которого глаз с трудом отрывается: так великолепен колорит, так изящны и легки очертания снегового хребта.

Стрижевский слушал, и в его завороженном сознании возникали удивительные картины дикой природы. Они будоражили его и звали куда–то.

Внезапно раздался громкий треск, и экипаж с разбегу врезался во вставшие дыбом льдины.

– Лед треснул! – взвизгнул кучер, и, в одно мгновение, коляска вместе с лошадьми и пассажирами рухнула вниз в образовавшуюся полынью. Кучер, словно обезьяна, метнулся с козел в сторону и упал неподалеку от кромки треснувшего льда. Вода в полынье кипела. Тройка лошадей отчаянно боролась за жизнь. Они вспенивали воду копытами, разбивали попадающий им под ноги лед, расширяя полынью. Но коляска, перевернувшись, камнем пошла под воду, увлекая за собой животных и находящихся в ней людей. Стрижевский вытолкнул из экипажа Северцова и сам выпрыгнул следом. Вода леденящими клещами обхватила его со всех сторон. Намокшая одежда свинцом тянула вниз, в черную воду. Стрижевский отчаянно работал руками и ногами. Ему удалось ухватиться за край льда, но он не в силах был выползти из воды. Еще немного – и Стрижевский выпустит скользкий лед и воды сомкнутся над его головой. Внезапно он почувствовал теплую руку, вцепившуюся в его ладонь. Несколько минут борьбы и Стрижевский оказался вытянутым на лед. Рядом с ним стоял перепуганный кучер.

– Где Северцов? – прохрипел Стрижевский, с усилием вставая на ноги.

Обернувшись, он заметил Николая Алексеевича в самом центре полыньи. Лошади били его своими копытами, но Северцову удавалось удерживаться на поверхности. Намокшая меховая доха сковывала его движения и неумолимо тянула вниз. Стрижевский и кучер беспомощно стояли у края полыньи и наблюдали за мужественной борьбой ученого. Отчаяние охватило все существо Василия Михайловича. Он ничем не мог помочь Северцову.

Наконец лошади и экипаж навсегда скрылись в черных водах Дона. Николай Алексеевич из последних сил доплыл до края полыньи. Стрижевский и кучер мертвой хваткой вцепились в него и попытались вытащить его из воды. Северцов был грузен и обессилен борьбой за жизнь, намокшая одежда весила очень много. Все усилия Стрижевского и кучера извлечь ученого из воды ни к чему не приводили, Северцов вновь соскальзывал в воду. Собрав всё же остаток сил, они кое–как втащили Николая Алексеевича на лед. Северцов был бледен, и Стрижевский с ужасом подумал, что ученый сильно переохладился. Надо было двигаться, чтобы согреться.

– Василий Михайлович, где мой портфель с бумагами? – едва различимым шепотом спросил обессиленный Северцов Стрижевского.

– Ради бога, Николай Алексеевич, – отчаянно закричал Стрижевский, – вас спасать надо, а не бумаги!

Северцов теперь сидел на льду. Вода на его одежде уже замерзла длинными сосульками.

– Как у Григория Силыча, все сгорело. Все труды погибли, – пробормотал Северцов непослушными губами.

– Вставайте, Николай Алексеевич, – пытался поднять его Стрижевский. Кучера он отослал в ближайшее селение за помощью. – Двигаться надо. Вы не должны погибнуть. Это же глупо. Вы прошли через столько опасностей, столько раз могли погибнуть. Неужели здесь, дома, вас ждет нелепая смерть? Вы обязаны жить!

Им удалось пройти шагов сто. Силы покинули Стрижевского, и он выпустил Северцова. Тот лег на лед и больше уже не встал. Стрижевский умолял его идти, но Николай Алексеевич твердил только: «Погибать так погибать». Вскоре он мог только шептать, и Стрижевский, наклонившись, услышал: «Василий Михайлович, позаботься, пожалуйста, о Софьюшке и Алексее. Не забудь и Сашеньку. Мне его оставил брат, умирая».

Когда через полтора часа пришла помощь, они нашли замерзший труп Северцова и обессиленного Стрижевского рядом с ним.

Возвращаясь назад в Петровское, Василий Михайлович с ужасом думал, как будет говорить Софье Александровне о гибели ее мужа, знаменитого путешественника и исследователя Азии Николая Алексеевича Северцова, и комок стоял у него в горле. Он думал о том, что сделает все возможное, чтобы свет увидел его работы. А что же было там, в погибшем портфеле? Теперь на этот вопрос никто никогда не даст ответа.

– Мама, посмотри какая замечательная кукла, – восторженно закричала Кристинка, одной рукой теребя за рукав Вику, а другой указывая на стоящую в витрине магазина куклу. Игрушка действительно привлекала внимание прохожих. Возле витрины стояла еще одна мамаша с девочкой около шести лет от роду, которая настойчиво требовала от матери «купить ей сестренку». Вика подошла ближе к витринному стеклу. Кукла была довольно большой, почти одного роста с пятилетней Кристинкой. Обычная одежда малыша – легкая курточка и джинсы – придавала кукле сходство с заблудившимся ребенком. Казалось, маленькая девочка по ошибке забралась в витрину магазина и ее закрыли там на ночь. Но больше всего поразило Вику даже не лицо и волосы куклы, которые были натурального цвета и фактуры, что усиливало ощущение от нее как от настоящего ребенка, а глаза – большие и выразительные. Часто просматривая глянцевые журналы, Вика иногда встречала такие глаза у фотомоделей. Обычно красавицы, демонстрирующие наряды и аксессуары, как бы ни были они милы и привлекательны, особого интереса у Вики не вызывали. Они были обязательным приложением к коллекциям модных одежд. Их взгляд был пустой и плоский. Но изредка Вика не могла отвести глаз от портрета безвестной фотомодели. Лицо затмевало наряд. В глазах светился ум. Взгляд бездонных глаз вызывал тревожные и волнующие чувства. Вика могла подолгу разглядывать портрет, удивляясь, что простое созерцание чужого лица не надоедает, а, напротив доставляет эстетическое наслаждение.