Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

— Я сожалею, что не могу помочь вам. Особенно после того, что вы сделали для моей девочки.

— Вы ничем мне не обязаны, — не сдержался Деон. — Я прошу только выслушать и подумать.

— Очень жаль, что вы примешали к этому политику.

Деон поглядел на него с недоумением.

— О чем вы, черт побери, говорите? О политике никто и не заикался.

— Английские газеты. Они утверждают, будто мы преследуем этого врача потому, что он цветной. И теперь мы уже не можем отступать.

Деон понял. Памятуя о своей политической карьере (и может быть, вожделенный пост министра совсем уже близок), П. Дж. Джуберт, член парламента, не мог себе позволить выступить в поддержку цветного.

Какие мы странные существа, размышлял Деон. Наша техника дает средства для достижения нашей извечной мечты об обществе изобилия. И тем не менее половина мира голодает. Мы в состоянии посылать ракеты в загадочный мрак космоса или исследовать тайны человеческого тела, как делаю я. И тем не менее мы способны равнодушно смотреть на чужие страдания. Наше нравственное чувство не изменилось. Подобно животным, к которым принадлежим, мы продолжаем подчиняться законам самосохранения, лежащим вне сознания.

Это было еще одно предательство. Но только на этот раз оно оказалось почти желанным. Ведь абсолютное предательство ведет к абсолютному одиночеству? И не станет ли одиночество первым шагом на пути к духовному возрождению?

А может быть, к искуплению моего собственного вероломства?

Филипп сказал: «Нельзя повернуться спиной».

А давным-давно человек средних лет, теперь уже старик, сказал юноше, теперь мужчине средних лет: «Мы можем только пытаться».

Не знаю.

Но, говоря «не знаю», ты подразумеваешь, что никогда не узнаешь, или же этим словам сопутствует безмолвная клятва «я найду ответ».

Эта мысль поразила его настолько, что его руки на миг замерли, так что Мулмен и Питер Мурхед с недоумением взглянули на него.

Ну, конечно, подумал он. Именно так.

«Не знаю, но найду ответ».

Он улыбнулся под маской неожиданной иронии этого открытии. Он обдумал его во всех аспектах и с величайшим тщанием — точно так же, как шовный материал, с помощью которого он только что закрепил имплантат.

Я должен это сделать. Любой ценой! Как я могу знать, если не испытал сам? Я найду ответ. Филипп и я, мы встанем вместе, как братья, перед нашими обвинителями и вместе заглянем в неведомое.

Будь я проклят, если поеду с ним в Бофорт-Уэст, ведь (тоже с иронической улыбкой) мне не надо будет никуда уезжать, так как очень-очень сомнительно, чтобы они что-нибудь со мной сделали. Конечно, Снаймен будет торжествовать — и я, а значит, и все кардиологическое отделение на время окажемся в немилости. Но единственной реальной ценой будет мужество встать на сторону Филиппа.

Итак, я должен это сделать.

Деон посмотрел на Мулмена.

— Как вы думаете? Так годится? Вы ведь делали это много раз.

Неожиданно оказавшись в центре внимания, Мулмен явно растерялся. Он вздрогнул, словно от яркой вспышки света, и поглядел на полувосстановленное сердце Джованни.

— Должно бы.

— Отведите этот конец, — сказал Деон. — Нет, не рукой, пинцетом. Отведите левее.

Он сделал разрез и, не колеблясь, закрыл отверстие между предсердиями — отверстие, которое служило предохранительным обходным кровотоком, поддерживающим жизнь Джованни. Теперь отступать было некуда.

Он соединил конец имплантированного куска аорты с разрезом, которое сделал в предсердии.

Вот так.

Он отступил на полшага, словно желая охватить взглядом побольше, взглянуть на все со стороны. Триш там ждет.

— Оттепляйте, — сказал он. И тут же раздалось жужжание насоса.

Они смотрели, как жизнь возвращается в сердце Джованни: сначала легкая фибрилляция, затем более сильная, и, наконец, обрадованно-счастливые, они увидели, как сердце само вошло в нормальный ритм.

Теперь ты должен сам, Джованни.

И ты тоже должен сам, сказал себе Деон. Раз ты сказал: я не знаю, — и принял бремя, которое влечет это признание, — но я найду ответ, значит, одиночество становится неотъемлемым условием, и ты должен не страшиться его, а приветствовать. Оно — кислота, которая вытравляет все лишнее и позволяет возникнуть образу, суровому и четкому в своей подлинной простоте.

Ты должен сам.

Температура поднялась до тридцати шести, и он велел техникам выключить насос. Он рассматривал бьющееся сердце с предельным тщанием. Правое предсердие как будто хорошо справлялось с новой нагрузкой и гнало кровь в левое легкое.

— Как венозное давление?

— Двенадцать, — сказал анестезиолог.

— Артериальное?

— Шестьдесят пять. Мочеотделение хорошее. — Обычно бесстрастный голос анестезиолога звучал почти ликующе. — По-моему, Деон, вы взяли этот барьер.

— Поживем — увидим, — сказал Деон и обернулся к технику у машины «сердце-легкие».

— Измерим давление в правом предсердии. — Он взял иглу. — Промойте.

— Промываю.

— Пузырьки?

— Нет, профессор.

— Хорошо. Вот ноль.

— Есть ноль.

Деон проткнул иглой стенку предсердия.

— Получаете что-нибудь?

— Да, профессор.

— Среднее давление?

Напряжение у операционного стола передалось окружающим — сестрам, молча ждущим распоряжений, студентам, заглядывающим через плечо друг друга. Может быть, оно передалось даже за пределы этих стерильных стен в коридор, где в одиночестве ждала женщина.

Техник замялся. Затем он зажмурил глаза, точно не веря им.

— Семь, профессор.

— Не может быть! — вскрикнул Мулмен, и сестра из предоперационной, и Питер Мурхед улыбнулись ему. Вокруг раздавались приглушенные восклицания.

— Чертовски здорово!

— Сделано на редкость, Деон!

— Великолепно, Деон! — Это сказал Питер Мурхед.

— Вот это операция!

Ему нестерпимо захотелось уйти. Судорожно проглотив слюну, он отошел от операционного стола.

— Питер, вы с ребятами осушите и закроете грудную клетку без меня?

Он прошел через двойные двери в умывальную, машинально снял перчатки и робу, потом вымыл руки.

Пойти обрадовать Триш?

Нет, лучше немного подождать.

Все в том же оглушенном состоянии он пошел в ординаторскую и налил себе чаю. Чай оказался холодным. Слава богу, операция позади и с Джованни все хорошо.

Он вернул долг. Давний долг. Счеты сведены.

В памяти возникла та ночь. Триш безучастно пересказывает ему подробности аборта, а потом начинает рыдать и признается, что это было ужасно; Триш широко раскрытыми глазами смотрит на то, что могло быть ребенком, и кричит: «Мертвый!»

Теперь он вернул ей сына, живым.

— Деон, идите скорее! — словно издали донесся чей-то голос. — Скорее. Вы нужны в операционной.

Он тупо посмотрел на профессора Снаймена, который стоял в дверях ординаторской.