Александр Матюхин - Целующие солнце

В это время Анна выудила из сумочки блокнотик и зачитала:

— В общем так. Вам звонили из компании «Голдекс», спрашивали разрешение разместить несколько фотографий из коллекции «Любовной лихорадки» у себя на коробочках.

— «Голдекс», это же презервативы.

— Вас это смущает?

— Не то, чтобы, но как-то…

— Вы подумайте, потому что предложение выгодное, заплатят хорошо. Я наводила справки, у них 17 процентов от общего объема рынка презервативов по России. Еще из Сочи звонила Дарья Португалова, вы ее, может быть, помните. Хотела узнать, как там на счет прошлогодней договоренности по поводу фотосессии на Красной Поляне.

— В прошлый раз я как-то отмазался, — сказал я, припоминая.

— Ага. Перенесли фотосессию на лето этого года. Теперь придется отмазываться повторно.

— А ты что ответила?

— Сказала правду о вашей аварии и о том, что вы в коме.

— Как думаешь, сработает за отмазку?

Анна Николаевна уверенно кивнула и продолжила:

— Еще пара важных дел и я от вас отстану. Из «Джей-кью» очень просили связаться, как выздоровеете. У них очень выгодное предложение. Ну, вы в курсе, они всегда хорошие вещи предлагают. И Славик Захаров с Анной звонили, передавали, что очень волнуются. Славик собирается работать над новым фильмом, хочет задействовать вас.

— Для Славика все, что угодно.

— Я так и передала, — Анна Николаевна полистала блокнот. — Вроде, закончили. Вы извините, что я так, с делами…

— Работа у тебя такая. Спасибо за розы, кстати.

— Не за что.

Мы оба знали, что розы — это тоже часть работы, а не проявление эмоций.

Анна Николаевна убрала блокнот обратно в сумочку и позволила себе задать несколько личных вопросов о моем душевном состоянии, о том, что я чувствую из-за гибели Аленки, о моих воспоминаниях. Я не мог рассказать ей, что до сих пор путаюсь во времени. Мне все еще казалось, что Аленка умерла два года назад, но в то же время среди ночи, во сне, за обедом или же просто лежа на кровати, я вдруг вспоминал что-то из недавнего прошлого, из жизни, которая так мирно текла две-три недели назад. И в этих воспоминаниях тоже была Аленка. Да, мы с ней давно перестали любить друг друга так же нежно и безответно, как несколько лет назад. Да, мы часто ругались и злились друг на друга в последнее время, а рутина семейной жизни давно оплела толстой паутиной наши отношения. Но Аленка-то была жива. Она рядом, со мной в этих воспоминаниях. И это раздвоение времени, словно полоска между двумя листами бумаги, наклеенными друг на друга, тянулось теперь вдоль всей моей жизни.

Ничего этого я не сказал. Анна Николаевна и не настаивала. Она вкратце рассказала о похоронах, сделала печальные глаза и засобиралась. Либо ей было сложно сдерживать эмоции, либо сложно их проявлять. В любом случае, он быстро ушла, пообещав заглянуть через несколько дней.

В палате остались я, Игнат и розы, чей аромат вдруг напомнил мне, что Аленка никогда не любила роз. Ей больше нравились полевые цветы, а особенно подснежники и ландыши. Я вспомнил маленькие нежные букетики, расставленные по комнате, когда мы еще жили у Археолога. Такие упорные в своем желании дотянуться до солнца из-под холодного снега. И в тоже время такие хрупкие. Из подобных противоречий не вяжущихся друг с другом состояний была соткана и сама Аленка. Она пыталась подняться под толщей тяжелого мира, тонкими ручками упорно толкая небесную твердь. Иногда у нее это получалось, иногда нет. А я часто не замечал успехов, и еще более часто не помогал…

Ландыши… как приятен ваш нежный запах против тягучего аромата роз — надменного аромата победителя, аромата обладателя всего существо на земле, аромата самоуверенности, наглости, себялюбия.

Игнат усиленно скрипел карандашом по бумаге.

— Игнат, — сказал я его, — будь добр, убери, пожалуйста, этот букет из палаты. Куда-нибудь подальше…

Игнат мгновенно отложил тетрадь, будто только и ждал, и с готовностью накинул на худые плечи голубую больничную рубашку.

— Я вот только хотел предложить проветрить, — отозвался он тяжелым хриплым басом, — а то сил нет, честное слово.

Он небрежно взял букет, проехав бутонами по полу, приоткрыл окошко и выкинул цветы на улицу. Я от удивления открыл рот. Нет, конечно, видеть приходилось многое, но чтобы так, по-русски, небрежно и наплевательски, в первый раз.

Видя мое удивление, Игнат небрежно махнул рукой и засмеялся.

— Не хотел огорчать, — произнес он сквозь смех, — но так уж сложилось, что эти окна выходят на задний больничный двор. Там внизу деревья, а не головы несчастных больных. Так что не переживайте.

Я пару секунд переваривал услышанное. Игнат тихонько посмеивался в бороду. Ворвавшийся ветерок стремительно очистил палату и от тяжелого запаха роз и от аромата дорогой туалетной воды. Игнат присел на подоконник, одну ногу положив на батарею, а вторую раскачивая невысоко от пола, и закурил, косясь на меня хитрым взглядом. Я, в свою очередь, косился на него, несмотря на ноющую боль в шее и невозможность сменить позу, хотя спина чесалась.

— Ой, как вы мне интересны с этими вашими ложными воспоминаниями, — внезапно сказал Игнат.

— Неужели?

— Я тоже врач, только несколько иного толка, и ваши разговоры с Данилычем, знаете, очень меня заинтересовали.

— Данилыч, это?..

— Психиатр, — кивнул Игнат, — совершенно верно. Мы с ним одно время пересекались. Конкурировали, можно сказать. Теперь он тут заведующий отделением, а я валяюсь в больнице с воспалением легких, такие вот судьбы.

— Вы тоже психиатр?

— Ну, скажем так, почти. Я парапсихолог. Одну секунду…

Игнат положил тлеющую сигарету на край подоконника, подошел к своей кровати и, шумно присев, начал что-то искать в тумбочке.

— Ага… Гм… Сейчас, тут где-то было… Вот… — он извлек на свет и протянул мне визитку.

Отпечатана она была на картоне, черно-белым принтером и обклеена прозрачным скотчем. В нескольких местах скотч пузырился. Поделка, честно сказать, не самого высшего качества. Сверху на визитке крупным шрифтом было отпечатано: «ИГНАТ ВИКТОРОВИЧ КЛЕП», ниже шло мелко, но жирно: «Врач-парапсихолог, кандидат наук, лауреат премии «Третий глаз» в Вильнюсе. Сеансы парапсихологии, различные методы реинкарнации: кем вы были в прошлой жизни и кем можете стать в будущей. Телефон…»

Я хмыкнул. Скептически отношусь к подобным штукам еще с темных времен правления Кашперовского на телевизионном экране. Когда «говорящая голова» (так мы прозвали Кашперовского в школе после одного выпуска КВН) вылезала из телевизора, мои родители со скрипом придвигали кресла и замирали перед голубым экраном, словно бесчувственные марионетки. Они усиленно желали проникнуться сеансами гипноза, хотели узнать о своей прошлой жизни, вылечить те болячки, о которых знали и тем более те, о которых пока еще не догадывались. Я тоже краем глаза поглядывал на экран, но был в то время мал и меня интересовали более насущные проблемы — я занимался сборкой одного рабочего магнитофона из трех нерабочих. Несколько раз мама хваталась за голову и выкрикивала нечто вроде: «Ой, я, кажется, чувствую», но всегда проходило вхолостую. Через неделю просмотра не выдержал отец. Он заявил, что этот наш Кашперовский жулик и прохиндей, а все происходящее на экране просто грамотная постановка. Вечером того же дня он не стал передвигать кресло и ушел на кухню жарить рыбу. Мама провела в одиночестве перед телевизором еще пару дней, после чего тоже махнула на все рукой, и про Кашперовского в нашей семье забыли. С тех пор при любом упоминании об экстрасенсах, парапсихологах, прорицателях или прорицательницах, родители презрительно фыркали и авторитетно заявляли, что все это чушь. Поэтому и я проявлял по отношению к другим «говорящим головам» соответственно привитый скептицизм.