Александр Матюхин - Целующие солнце

— Вирус какой-то получается.

— Все относительно, — заметил Игнат, — но суть, надеюсь, понятна. Вот это и есть реинкарнация. Защитное свойство организма, который стремится сохранить навыки, собранные за жизнь. Ничего фантастического в моих словах нет, между прочим. Подобные вещи наблюдаются не только у людей, но и среди животных и, особенно, среди насекомых. Это естественное свойство, как, например, зевота или чиханье. Организм стремится сохранить информацию, только и всего.

Игнат распалялся, все больше напоминая классического фанатика, вроде тех, что бродят по улицам и настойчиво предлагают купить у них книги с Учением, как правило бредовым и бессмысленным, но им самим кажущимся святым догматом.

— С информацией организма все сложнее, чем с компьютером, — продолжал Игнат, — оно и понятно. Информации наплевать на время и на пространство. Она перемещается где угодно. Отсюда, кстати, часто возникающие интересные нюансы. Многие из нас помнят то, чего никогда не могли бы помнить. Иногда у людей возникает странное чувство deja vu, которое тоже никто объяснить не может. Или, например, могу смело предположить, что благодаря реинкарнации, большинство людей похожи между собой, как внешне, так и по характерам. Или вы всерьез намерены считать, что типы и характеры складываются из-за расположения звезд на небе? Согласитесь, у теории гороскопов меньше права на существовании, чем у моей новой теории реинкарнации.

— Если бы у меня так не гудела голова… — еще раз пробормотал я. В голове действительно стучали барабаны.

— Или, вот, ваша кома. Я считаю, что кома — это сумеречное состояние психической информации. Ваше сознание словно стоит на распутье, размышляет, куда податься. И в то же время та информация, которая летает вокруг, если можно так тривиально выразиться, свободная информация других людей с большой долей вероятности может осесть на вашем некрепком сознании. В коме ваше сознание ослаблено, улавливаете мысль? А стоит прийти в себя и все, появилась скорлупа, сквозь которую информация уже не просочится. Но вы же могли кое-что ухватить, ваша личность… как бы так поточнее сказать… это уже может быть не только ваша личность… Как пыльца, которая перелетает с цветка на цветок. Я не очень силен в метафорах, уж извините. И не так болтлив, как все эти телевизионные гуру парапсихологии. Но тут я не удержался. Такая удача, оказаться с вами в одной палате! Вы просто не представляете.

— Еще как представляю, — пробормотал я, — мне бы прийти в себя немного, и я бы с вами охотно поболтал.

— Пока из вас выходит отличный слушатель, — подмигнул Игнат, — вы раньше умели внимательно слушать? Хотите чаю?

Я неопределенно кивнул. Как-то я оказался не готов к такому потоку информации. Намеки не помогали. Игнат с не свойственной людям его возраста проворностью выскочил из палаты, шаркая тапочками по кафелю. Вдруг стало чудесно тихо. Правда, ненадолго. Через пару минут вернулся Игнат, держа в руках две чашки с чаем и пакет с шоколадным печеньем. Устроив своеобразный стол из табуретки у изголовья моей кровати, он уселся рядом и помог мне изменить позу, так, чтобы было относительно удобно заниматься чаепитием. Чай был с бергамотом.

После пары глотков, Игнат продолжил развивать тему о коме и реинкарнации. Суть его теории я уловил еще с первого раза, поэтому слушал вполуха. Впрочем, Игнат не требовал от меня внимания, говорил вдохновенно и самозабвенно.

А я все никак не мог взять толк, откуда он появился в моих ложных воспоминаниях. Такой же бородатый, с тем же именем и с очень похожим голосом. Не прилетел же ко мне в сознание в виде какого-то там потока информации?

Мы потихоньку выпили чай и прикончили почти все печенье. Затем в палату вошли санитары с коляской на колесиках, чтобы отвезти меня на процедуры. Моей бедной пострадавшей коже требовались какие-то излучения. Самые сильные ожоги у меня были на груди и на бедрах. А еще красной полосой отпечатался след от кресельного ремня на поясе.

Игнат пожелал мне удачных процедур и остался доедать печенье в одиночестве, а меня покатили на кровати по коридору, по яркий свет белых больничных ламп.

Может быть, то были тоже ложные воспоминания, но мне вдруг показалось, что последние несколько лет я только и делаю, что катаюсь по больничным коридорам лицом к потолку. Снова deja vu? Или кто-то оставил свою информацию на поверхности моего сознания?

Я улыбнулся. С Игнатом определенно стоило пообщаться. Только не сейчас, а когда приду в норму. Если, конечно, приду.

Ночи в больнице — иногда душные, вязкие, плотные от нехватки воздуха, иногда морозные, иногда жаркие, но в большинстве своем уютные, с запахами сигаретного дыма, свежего чая с бергамотом, печеньем или вареньем (как правило, черничным, но иногда малиновым). Шарканье тапочек Игната, когда он не спит ночью, а ходит по палате, размышляя о своей бессмертной теории. Ему всегда легче думается по ночам. И работает его ноутбук, озаряя палату бледным голубоватым светом. Стук клавиш на клавиатуре. Голоса из коридора, которые могут иногда возникать в тишине, будто голоса внезапно возникших призраков — и затихать стремительно вновь.

Этими ночами я все ворочался в постели, скрипел пружинами. Сон мой был беспокойным, рваным, похожим на плаванье брасом — окунаюсь с головой в мутные воды бессознательного, звуки становятся глуше, перед глазами темнота, наполненная густой безмятежностью, а затем выныриваю — и снова резкие голоса из-за двери, тапочки Игната, чирканье спичек и звук ветра за окном.

В беспокойных ночах, когда безумно чесались заживающие ожоги, а под бинтами на пояснице словно пекли картошку в углях адские черти, я все старался отделить ложные воспоминания от настоящих. И ложные воспоминания стирались, как карандашный рисунок под ластиком, оставляя после себя бледные линии, незавершенные наброски. А настоящие воспоминания, наоборот, расцветали новыми яркими красками, словно события многолетней давности происходили буквально вчера.

Зимой 2001 года я обнаружил, что стал знаменитым. В самом широком значении этого слова.

Мои фотографии на тему вечной любви всколыхнули всю страну. В редакцию журнала Владлена за месяц пришло столько писем, что мешки некуда было ставить. Одни люди стремились доказать, что настоящая, чистая, ничем не омраченная любовь существует. Другие люди вдохновились моими фотографиями на какие-то любовные подвиги и теперь желали выразить мне свое признание. Третьи просто сгладили кучу проблем со своими вторыми половинками и, опять же, считали, что тут помогли мои фотографии. Их накопилось сотни тысяч — людей по стране, которых зацепила тема любви и которые вдруг обнаружили, что могут любить и могут быть любимыми — и получать от этого удовольствие.