Салман Рушди - Клоун Шалимар

Фиш, немолодой крепыш-итальянец с плоским носом, иссиня-черными волосами и мощными бедрами, был все еще по-своему красив. Он дрался не в полную силу, хотя это отнюдь не означало, что его удары не были болезненными. В первый раз, когда он нанес ей удар в живот, чтобы не бить в грудь, она была потрясена, даже чуть испугана, но сохранила хладнокровие и через несколько мгновений нанесла ему два коротких удара в подбородок, с удовлетворением заметив, как в глазах его сверкнула с трудом сдерживаемая ярость. Он предложил сделать перерыв. Оба они тяжело дышали.

— Послушайте, — сказал Джимми, — вы привлекательная женщина, и не думаю, что вас устроило бы, если бы ваша внешность непоправимо пострадала.

Индия передернула плечами:

— По-моему, сейчас досталось вам, а не мне.

Фиш укоризненно покачал головой и заговорил с ней медленно, назидательным тоном, каким говорят с ребенком:

— Вы кое-чего не учли. Я был одним из лучших в полутяжелом весе, заметьте — одним из лучших. Я дрался на ринге с такими людьми, против которых вас бы не только на ринг не выпустили, но даже карточку с номером раунда держать не доверили. Думаете, вы можете меня одолеть? Я профессиональный боксер, дорогая моя. Понимаете, что это значит? По сравнению со мной вы просто шофер-любитель. Не заставляйте меня бить вас по-настоящему. И тренируйтесь себе в полное удовольствие, поддерживайте тело в тонусе, берегите его, оно у вас, можно сказать, национальное достояние. Работайте с тем, что дал вам Господь, и перестаньте мечтать о несбыточном. Думаете, я тут с вами бьюсь всерьез? Глубоко ошибаетесь, детка. Меня вам не побить никогда. Только попробуйте — я из вас тут же дух вышибу. А теперь послушайте меня внимательно. Это профессия серьезная, и вы в ней человек сторонний. Вы — Кей Корлеоне [37] Кей Корлеоне — персонаж романа М. Пьюзо «Крестный отец», экранизированного режиссером Ф. Копполой. . Не побить вам меня.

Их перчатки на долю секунды соприкоснулись, она встала в стойку, подпрыгивая и разминаясь.

— Мне нечего вам ответить, — отозвалась она. — Я сюда хожу не для бесед.

Ее отец был убит мужем ее матери. Этот существенный, многое объясняющий, поразительный факт всплыл в ходе расследования, и преступление, поначалу выглядевшее как политическое, приобрело совсем другой, частный характер — в той мере, в какой понятие частной жизни еще имело право на жизнь. Убийца, вне всякого сомнения, был профессионалом, однако с этого момента аспект возможной связи убийства с политическими интересами Америки в Южной Азии и с возможной реакцией на это в лабиринтах параноидального мира муджей и джихади, как и связь его с прочими геополитическими извивами, отошли на второй план, и было сочтено, что с большой долей вероятности этот аспект может быть вообще исключен в качестве мотива. Картина значительно упростилась и свелась к привычному сюжету: обманутый, ныне отомстивший супруг и подлый, ныне почти обезглавленный соблазнитель, сошедшиеся в прощальном, смертельном объятии. Мотив, следовательно, был лишен всякой оригинальности, он напрашивался сам собой и укладывался в давно известную формулировку: «Шерше ля фам». Индии сообщили настоящее имя убийцы, и оно показалось ей гораздо более похожим на вымышленное, чем то, которое он себе придумал. Были получены данные и о девичьем имени ее матери, правда Индии оно уже было известно, она обнаружила его в микрофильме подшивки «Индиан экспресс» в Библиотеке Британского музея. Имени этого она никогда не слышала ни из уст отца, ни от женщины, у которой прожила полжизни, — не слышала ни разу за свои без малого четверть века. Макс упомянул ее мать лишь однажды, да и то назвав ее именем легендарной красавицы, роль которой она исполняла, — Анаркали, и Индия, наблюдавшая в тот момент за отцом так, как умеют наблюдать только дети, заметила на его лице выражение, которое, как ей стало ясно позже, появлялось всегда при воспоминании о ее матери: неприкрытое вожделение, смешанное с чувством стыда, тоски и чего-то темного, — было ли это предчувствие собственной смерти или предчувствие того, чем закончится история именно этой Анаркали? Что касается женщины, которая не была ей матерью, той, у которой она жила ребенком, то в редких случаях, когда Индии удавалось разговорить ее, она всегда называла ее родную мать не иначе как «парамур» — любовница («Любовница твоего отца», — говорила она), а если Индия продолжала ее расспрашивать, резко отвечала: «Довольно. Больше мы о ней говорить не будем». Однако колесо судьбы повернулось, и теперь имя той женщины больше не произносилось вслух, во всяком случае Индией, в то время как имя ее родной матери слышал весь мир, по Си-эн-эн, например.

Элита отдела спецрасследований с некоторой долей брезгливости по поводу этого оказавшегося столь банальным дела перекинула ответственность за его ведение на уголовную полицию, то есть на обычных парней, не имевших отношения к террору, и на место происшествия прибыли два новых детектива — лейтенант Тони Джинива и сержант Элвис Хилликер — мужчины с печальными глазами, мотавшиеся по городу круглые сутки. Они отнюдь не горели желанием докладывать Индии о ходе розыска человека, которого она теперь приучала себя мысленно называть Номаном. Может, информация была еще закрыта, поэтому они и молчали, Индия слышала от них лишь общие фразы типа: «Мы активизируем поиски, мэм» — или обрывки незначительных сведений. «Он всё распланировал заранее, в багажнике нашли одежду, пропитанную кровью, — значит, он переоделся», — сказал ей лейтенант Джинива, а сержант Хилликер добавил: «Он бросил машину за несколько кварталов к востоку отсюда, на Оквуде, и поскольку передвигается пешком, то в городе ему далеко не уйти; ну а если попытается угнать тачку, мы его быстро вычислим, тут вам все же не Индия, тут мы у себя дома».

Из их слов ей стало ясно одно: на них сильно давят сверху, и им нужно выглядеть активными. Когда она как бы невзначай упомянула про «боссов», они мгновенно сделались весьма многословными: «Они нам не боссы, мэм, они всего лишь выше нас по должности», — с упреком произнес Джинива, а сержант Хилликер сгоряча выпалил: «…что совсем не значит, будто они в чем-то лучше нас». Нынче все они стали весьма ранимыми. Каждый предпочитал свою форму выражения чувств. Реакция на слово была не менее болезненной, чем удар камнем. Кожа у них, что ли, у всех стала чересчур чувствительной? Индия сочла, что всему виной истончившийся озоновый слой, извинилась и сменила тему. Убийство Макса имело громкий резонанс, и, надо думать, на них давил не только комиссар полиции, — ведь были еще и телезрители, изнывавшие от желания поскорей увидеть, как идет охота на человека, — лучше со стрельбой, с погоней на автомобилях, с вертолетами, с камерами слежения, — зрители, жаждавшие, чтобы, на худой конец, им показали крупным планом пойманного убийцу — всклокоченного, уже в наручниках, уже переодетого в оранжевую, зеленую или синюю тюремную робу, умоляющего, чтобы его умертвили как можно скорее посредством инъекции или в газовой камере, потому что после совершённого он не имеет права жить.