Салман Рушди - Клоун Шалимар

Вечерами он пел для нее, и она слушала, завороженная. Как сын своего отца, он, несмотря на основное занятие, понимал и любил музыку Кашмира и довольно прилично играл на сантуре. Он исполнял для нее арабские стихи- макамы на мелодии индийских раг [39] Рага — особый музыкально-ритмический лад. в их классической форме, известной как суфияна калам . Он пел ей песни Хаббы Хатун, легендарной поэтессы шестнадцатого века, которая привнесла в любовную поэзию Кашмира лирический жанр лол , — то были песни о боли разлуки с ее возлюбленным Юсуф-шахом Чака, по приказу великого правителя Акбара заточенным в тюрьму в далеком Бихаре: «Мой сад пестрит весенними цветами, о почему, мой милый, нет тебя со мной?» — и извинялся, что не умеет петь женским голосом: он пел нарративные баллады бакхан на диалекте пахари . Музыка возымела свое действие. Целых пять дней она провела в волшебном саду в состоянии полной и неожиданной для самой себя эйфории. На утро шестого дня она проснулась, стряхнула сладкую дрему и попросила его о помощи.

— Пачхигам, — произнесла она так, будто это слово имело магическую силу, будто один его звук мог отвалить камень, закрывающий вход в полную сокровищ пещеру, где ее мать сияла и переливалась, как похищенный золотой слиток; Пачхигам, селение из сказки, которое ей мечталось увидеть своими глазами. — Очень вас прошу, — сказала она, и он, ни словом не обмолвившись об опасностях проселочных дорог, сразу согласился отвезти ее в эту сказку, или, по меньшей мере, в прошлое.

— Я не знаю, какова сейчас обстановка в этой деревне и, к стыду своему, не могу рассказать о том, что вас интересует, — сказал он. — Знаю только, что Пачхигам попал под зачистку, — об этом сообщалось в печати. У моего отца там были друзья. К сожалению, я по роду деятельности не очень-то интересовался событиями культурной жизни края.

Она пожелала узнать, что это такое — зачистка. Он не стал вдаваться в детали, не объяснил, что это может означать, сказал лишь, что подробности ему неизвестны.

— Но мы ведь поедем туда?

— Да, — убитым голосом произнес он. — Хоть сегодня.

Она села в темно-зеленую «тойоту», и, когда машина выехала из ворот этого крошечного рая на земле, этого Шангри-Ла, этого островка безмятежности в зоне военных действий, искоса посмотрела на своего спутника, ожидая, что за его стенами он начнет исчезать у нее на глазах, как божественное видение, но нет, он был здесь и по-прежнему красив и обаятелен. Он перехватил ее взгляд и зарделся от удовольствия.

— Как прекрасны ваш дом и этот сад, — пролепетала она, стремясь скрыть предательский блеск в глазах, но было поздно. Его румянец стал гуще. Пришлось признать, что способный краснеть мужчина неотразим.

— Когда я был ребенком, для меня это был рай в раю, — проговорил он. — Но Кашмир уже давно не рай земной, а я не садовник, как мой отец. Боюсь, ни сад, ни дом долго не продержатся на прежнем уровне без… — Тут он запнулся.

— Без чего? — поддразнивая его, спросила она, хотя прекрасно догадывалась о недосказанном, но он, снова вспыхнув, сделал вид, что поглощен дорогой. Без женской руки — наверняка хотел сказать он.

А по Кашмиру шествовала весна. В ласковых объятиях гор разворачивали листья чинары, качались на ветру тополя, цвели фруктовые сады. Даже в это мрачное время здесь царил свет. И поначалу взгляд легко скользил мимо сожженных дотла строений, мимо танков, мимо запуганных женщин, мимо мужчин, в глазах которых тоже застыл страх, хотя и другого рода. Однако мало-помалу чары сада Харбана Сингха перестали действовать. Лицо Ювараджа помрачнело.

— Рассказывайте. Я хочу знать всё, — сказала она.

— О подобных вещах трудно говорить, — бросил он. — Это жизнь как она есть.

— Мне это необходимо, — настаивала она.

И он начал говорить. Сначала с запинками, прибегая к эвфемизмам, но потом более откровенно он поведал ей о двух демонах, терзающих Долину:

— Фанатики убивают наших мужчин, а военные поганят наших женщин, — сказал он.

Он называл городки — Бадгам, Батмаула, Чхавалгам, — где боевики истребили всех: расстреливали, вешали, закапывали, отсекали головы и взрывали.

— Таков их ислам. Теперь они хотят, чтобы мы всё забыли, но мы помним и будем помнить. С другой стороны, солдаты доблестной индийской армии в целях запугивания населения применяли свой метод — насиловали женщин. Так, в Кананошоре под дулом автомата было изнасиловано двадцать три девушки. Сплошь и рядом происходили и групповые изнасилования: молоденьких девушек хватали, увозили на военные базы, голыми привязывали к деревьям, отрезали груди.

— Вы уж меня простите, — проговорил он, словно извиняясь за жестокость мира.

Она заметила, как дрожит его левая рука на руле и прикрыла ее своей. Так они коснулись друг друга в первый раз. Вдоль дороги журчала речка.

— Это Мускадун, — сказал он. — Мы почти на месте.

У нее потемнело в глазах. Журчание потока громом отдалось в ушах. Ей показалось, что она тонет.

— Вам нехорошо? — встревожился он. — Может, укачало? Может, сделать остановку и вы передохнете?

Она лишь повела головой. Машина одолела последний поворот. За поворотом — Пачхигам.

Казалось, какие-то гигантские подземные черви выползли из-под земли и устроили для себя на погосте жилища из песка и глины. Повсюду еще видны были развалины деревни, которая когда-то располагалась на этом месте: обгорелые фундаменты, загубленные сады, остатки главной улицы, но между этими призраками прошлого и вокруг них уже выросли хлипкие лачуги из палок, земли и мха, слепленные наспех, как попало, грязные шалаши с синими дымами, пробивавшимися сквозь дыры в крышах.

— Продукт жизнедеятельности существ низшего порядка, — раздраженно бросил Юварадж, — или людей нынешних, двигающихся вспять, к каменному веку.

Дверей в лачугах не было, их заменяли рваные тряпки, из-за которых выглядывали хмурые лица молчаливых, неприветливых людей.

— Боюсь, здесь произошло кое-что весьма неприятное, — осторожно сказал Юварадж. — Это не те, кто жил здесь прежде. Я видел актеров труппы Абдуллы Номана, это не они. Здесь обосновались другие. Они не желают общаться с нами, потому что самовольно захватили чужую землю и боятся, что ее отберут.

Провожаемые настороженными взглядами, они двинулись к Мускадуну. Никто не вышел, никто не поздоровался, никто не задал ни одного вопроса и не крикнул, чтобы убирались прочь. На них взирали, словно на привидения, на бхутов , которым не место среди живых, и, возможно, если их не замечать, то они исчезнут сами собой. На берегу лежали большие плоские валуны; устроившись на них неподалеку друг от друга, они, не разговаривая, стали смотреть на бегущую воду. Она почти физически ощущала, как тянутся к ней пальцы его желания, и снова отдала себе отчет в том, что тоже хочет его, и представила его руки, ласкающие ее тело. Она закрыла глаза — и почувствовала его губы в ложбинке у шеи, кожей ощутила прикосновение его языка, но когда снова открыла их, то увидела, что он по-прежнему сидит поодаль, онемевший, беспомощный и отчаянно влюбленный.