Андрей Аствацатуров - Скунскамера

— Лучше всех в нашем классе учится Инна Заяц, — докладывала она на пионерском собрании. — Но у Инны Заяц за последний месяц две четверки. Это — много.

— Дура! — бесился Старостин.

Инну Заяц не любили. Сначала даже часто дразнили, обзывали «крысой» и «зубрилкой». Потом к ней постепенно привыкли и перестали цепляться. Кто-то из девчонок с ней даже подружился.

В четвертом классе Инна Заяц сочинила песню про Московскую Олимпиаду. Об этой Олимпиаде говорили тогда все. На политинформации нам сказали, что спортсмены серьезно готовятся к выступлениям и что в Москве строится «олимпийская деревня». Помню, мне было немного обидно за слово «деревня», но я все равно радовался. Повсюду поперек улиц и зданий висели праздничные надписи: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОЛИМПИАДА-80!» Еще мне очень нравилось, что хозяин праздника — игрушечный Олимпийский мишка. Я, конечно, знал, что самый главный у нас в стране — дорогой Леонид Ильич Брежнев и что на самом деле это он за все отвечает, но думать хотелось почему-то именно об Олимпийском мишке. По радио, в передаче «Пионерская зорька», ведущий однажды сказал, что после Олимпиады мишку отправят обратно в лес. Мне сделалось грустно и захотелось, чтобы мишка остался с нами навсегда.

Мишку продавали во всех магазинах, он улыбался с этикеток на бутылках и банках. Его рисовали на ручках, карандашах и подарочных коробках. И это было здорово! Настоящий праздник! Даже лучше всякого там Нового года. Правда, родители совершенно не разделяли моих восторгов. Папа говорил, что у моего мишки — рожа дебильная и вдобавок наглая. А мама — что все вещи, на которых есть мишка, продают дороже на пятнадцать процентов.

— И так денег в доме нет, — возмущалась она. — Так еще приходится за их развлечения приплачивать.

Я, когда она так говорила, всегда обиженно молчал. Мишка мне казался чем-то очень важным, но спорить с родителями я не решался.

Однажды на пионерском собрании Клавдия Васильна снова завела разговор об Олимпиаде и вдруг сказала, что у нашей Олимпиады есть враги, «кое-где на Западе». Эта новость меня глубоко потрясла. Враги? У нашего праздника с таким веселым мишкой? Да, призналась Клавдия Васильна, эти «кое-кто», она их еще называла «непрошеные защитники прав человека из-за океана», хотят нам все испортить.

Из-за какого океана?

Даже Старостин не знал. Он сказал мне шепотом, что враги, наверное, китайцы. Так вот, эти враги, говорила Клавдия Васильна, завидуют, что в Советском Союзе все так хорошо, и пытаются сорвать наш праздник. Я страшно расстроился. Скорее даже не за праздник, не за мишку, а за врагов, что они такие придурки. Это означает, — подняла палец Клавдия Васильна, что к Олимпиаде-80 должны готовиться не только спортсмены, но и весь советский народ. И школьники должны подтянуться, учиться еще лучше.

Тут уж я расстроился всерьез. Мне хотелось нового праздника, чтобы, когда он настанет, не думать о школе. А выяснилось, из-за него надо еще больше учиться. После этого собрания мне даже было стыдно думать об Олимпиаде. Я потерял к ней всякий интерес, а заодно и к ее дебильному мишке.

И вот Заяц сочинила песню про Олимпиаду и спела ее на уроке пения. Заканчивалась она так:

Учительница ее похвалила и велела нам всем похлопать. Потом Заяц снова спела олимпийскую песню на классном часе в присутствии пионерзажатой. Та пришла в дикий восторг и поручила Артему Лощихину, который учился в художественной школе, красиво оформить стихи — каждый куплет на отдельной странице.

— Твою песню, Инна, — торжественно сказала она и зачем-то погрозила пальцем, — мы разместим на нашем олимпийском стенде.

Действительно, через неделю к олимпийскому стенду в пионерской комнате прикнопили странички со словами песни. Артем Лощихин постарался. Столбики слов были украшены по бокам завитушками, и под каждым из них стояла эмблема Олимпиады — пять переплетенных колец. На последней странице Лощихин изобразил Олимпийского мишку, который нес куда-то большой букет цветов и улыбался.

Мы, Старостин, я и еще несколько ребят из другого класса стояли в пионерской комнате и разглядывали стенд.

— О! — сказал у меня над ухом кто-то. Это оказался Скачков. Я и не слышал, как он подошел. — Тут и мишка, надо же! А хотите стихотворение про мишку?

Скачков, не дожидаясь приглашения, выпрямился и продекламировал:

— Где прошел он с наглой рожей, Там намного все дороже!

Мы захохотали.

— Неправильно, Скачок, — подал голос Старостин, знавший толк в таких делах. — Там на пятнадцать процентов дороже! Где прошел он с наглой рожей, там на пятнадцать процентов дороже! Вот как!

Мы посмотрели на Старостина с большим уважением.

И вдруг в наступившей тишине раздался плач. Так громко, что я вздрогнул от неожиданности и обернулся. И увидел Инну Заяц. Оказывается, она стояла все это время за нами и слушала, что мы говорили. Теперь она плакала, закрыв ладонями лицо, и горестно тряслась всем телом. Мы расхохотались. Заяц ответила нам новой волной рева. Мне вдруг стало ее очень жалко.

— От дура, — с досадой покачал головой Старостин и повернулся к Скачкову. — Че ржешь? Сейчас она ябедничать побежит.

— Что здесь происходит? — в дверях выросла высокая фигура пионерзажатой. Ее большие глаза на длинном лице угрожающе распахнулись. Руки она держала «по швам».

— Я спрашиваю, в чем дело?! — снова громыхнула она.

Мы молчали.

— Ни в чем, — спокойно ответил Скачков.

— А это тогда что? — пионерзажатая кивнула в сторону Инны.

— Это — Инна Заяц, — пожал плечами Скачков.

Пионерзажатая, уже не обращая на него внимания, подскочила к Инне, приобняла ее, усадила на стул и сама присела рядом.

— Инна, ну что ты? — начала она ее утешать и, обернувшись к нам, застывшим у стенда, приказала:

— А ну-ка марш отсюда! С вами потом разберемся!

Мы вышли в коридор.

— Заяц знает, когда реветь, — сказал кто-то.

Я еще тогда успокаивал себя, что ничего страшного. Что Заяц поплачет и перестанет. Уже через несколько минут, сидя в столовой, я совершенно забыл обо всей этой истории и, как оказалось, напрасно.

На природоведении, прямо посреди урока, в класс заглянула Клавдия Васильна и со сдержанным бешенством сказала, чтобы мы после звонка немедленно поднялись в кабинет литературы. Будет классный час.

Когда мы туда пришли и сели по своим местам, Клавдия Васильна поглядела, все ли явились, и отправила Олю Семичастных на третий этаж за пионерзажатой. А нам объявила, что наш товарищ серьезно проштрафился.