София Ларич - Черно-белая радуга

– Тебе вина налить? – спросил он, все еще глядя в телефон.

– Ну, налей капельку. Андрюш, давай на выходные съездим куда-нибудь все вместе.

Он набрал на вилку салата и, наконец, поднял глаза на Наташу.

– Куда?

– Не знаю. За город куда-нибудь, в лес, пансионат.

– Посмотрим, я могу быть занят.

– Ты всегда занят. – Наташа вздохнула и отпила вина долгим глотком.

– Ну, я же для нас стараюсь, Наташ. – Он развел руками и принялся за еду.

Спустя несколько минут молчания он произнес:

– Я, кстати, попросил ребят знакомых посмотреть их контракты на аренду квартир, может, где промелькнет эта Анна.

– Ка… А, эта Анна. Ты все никак не успокоишься. Может, ее муж уже сам ее нашел?

– Да нет, мы с ним переписываемся. Он тебе привет передавал.

– Ну, передай и ты ему, – безучастно протянула Наташа. – Тебе салата добавить?

– Нет, спасибо.

Андрей разлил остатки вина по бокалам и встал открыть вторую бутылку.

– Ты чего-то разошелся, Андрюш. Нам еще Дениску укладывать.

– Уложим, что ж в этом сложного?

Уложить сына действительно оказалось делом несложным – когда после ужина Наташа вошла в комнату, он уже спал на диване, напустив на его кожу под щекой лужицу слюны. Она подхватила его и перенесла в детскую, аккуратно ступая между разбросанных по полу игрушек.

Пока Андрей мылся, Наташа убрала часть игрушек, переоделась в пижаму и села на диване со свежим номером Marie Claire. Читать ей не хотелось, но телевизор интересовал ее сейчас еще меньше, и она принялась лениво перелистывать страницы, едва задерживая взгляд на отретушированных до идеала телах и лицах моделей и думая о муже. Его деловитость последних дней казалась ей напускной, словно призванной скрыть что-то, чем он не хотел делиться со своей семьей. Но кроме редкого секса никаких других явных отклонений от его обычного поведения Наташа не наблюдала – только чувства ее и подсказывали, что происходят изменения – и поэтому она не находила удобного предлога прямо спросить у него, что его беспокоит.

Андрей вышел из ванной переодетый в домашние джинсы и, присев на спинку дивана, поинтересовался:

– Дениска заснул уже?

– Да. Причем давно, прямо на диване отключился.

– Что читаешь?

– Журнал для девочек, – улыбнулась она. – Тебе такое неинтересно.

– Ну почему же? Если там про оргазмы пишут… А если еще и с подробными картинками…

Наташа встала и игриво потянулась: «Ну, картинку я тебе могу обеспечить».

В спальне Андрей не стал целовать ее губы и шею, как делал обычно, а сразу отвернул ее от себя лицом к кровати и, стянув одной рукой ее волосы на затылке, запустил другую под пижму, больно сдавил левую грудь. Наташа закусила губу, одновременно испуганная и возбужденная его агрессией. Она попыталась обернуться к мужу, но он, проигнорировав это движение, опустил ее толчком на кровать, шумно рванул молнию ширинки. Тогда Наташа, уже больше испуганная, чем возбужденная, дернула головой, чтобы дать ему понять, что он слишком больно тянет ее за волосы. Он же, однако, потянул их еще сильнее, схватил ее за ягодицу и уже в следующую секунду задвигался в ней резкими толчками, касаясь холодной молнией брюк ее бедер. И уже через несколько секунд застыл, глубоко вдавливаясь в нее и выпуская воздух из легких короткими стонами.

Когда муж упал рядом с ней на кровать, Наташа встала, стыдливо натягивая широкие пижамные брюки, и прислушалась. К ее облегчению из детской не доносилось ни звука. Не глядя на Андрея, она вышла из комнаты и быстро прошла в ванную – по ее ноге заспешила теплая струйка.

В темноте закрытой на замок ванной комнаты Наташа опустилась на пол и тихо заплакала, слизывая с губ соленую влагу.

Миша вышел из троллейбуса, перевесил на другое плечо нагруженную бумагами сумку и быстро пошел в сторону дома. Занятый мыслями о предстоящем приезде французов, он интуитивно, не глядя вниз, переставлял ноги на скользком тротуаре – так, как умеет только житель города, дороги которого покрыты снегом и льдом пять месяцев в году.

Когда зазвонил телефон, ему пришлось остановиться и прижать сумку к стене дома, чтобы вытянуть аппарат из-под бумаг.

Из потрескиваний и шорохов донесся осторожный женский голос: «Миша, это ты?».

Миша ответил с такой же осторожностью: «Я. А с кем я разговариваю?».

– Это Лена, твоя сестра.

Миша уставился в серую стену дома и приоткрыл рот, растерянный, но слов так и не нашел.

– Миша, папа умер.

– Откуда ты узнала мой телефон? – наконец собрался он.

– Мне дал его Слава. Помнишь, твой однокурсник?

– Помню. А зачем ты мне звонишь?

– Папа умер.

Миша накинул ремень сумки на плечо и резко отпустил ее, защемив большой палец.

– Почему?

– Сердце, – ответила сестра. – Он лежал в больнице неделю, уже начал поправляться, и… не поправился. Мы вчера похоронили его.

– А. Уже похоронили… И зачем ты мне сообщаешь об этом?

– Чтобы ты знал.

– Ну, если это единственная причина звонка, то теперь я знаю. Спасибо. До свидания.

Не дожидаясь ответа, он отключил телефон и широкими шагами пошел к перекрестку. Остановленный через несколько метров потоком машин, он замер, выставил перед собой зажатый побелевшими пальцами телефон и подумал, что в последние годы почти все новости, хорошие и плохие, приходят к нему через эту серебристую коробочку с микросхемами. Навстречу ему вдруг пошли люди, и кто-то в черном толкнул его плечом. В следующую секунду ноги Миши соскользнули в лужу снежной слякоти, а этот кто-то продолжил идти, не извинившись, даже и не заметив столкновения своего плеча с чужим. И от этой мерзлой мокроты в ногах Мишины обиды вырвались на свободу, разом заголосили бранчливыми старухами в голове.

Его благопристойная советская семья чтила свои приличия выше домашнего тепла и доверия, а общественные роли казалась ей важнее ролей семейных: Миша жил в одной квартире с преподавателем вуза – мамой, директором НИИ – папой, отличницей и активисткой – старшей сестрой. И такой порядок вещей казался ему естественным, но только до того момента, пока он не почувствовал в себе горячее желание, одно название которого тогда вызывало страх, и не понял, что рассказать о нем он не может никому.

Любознательный, увлекающийся природой человеческих отношений, Миша к тому возрасту, когда его настигло желание, уже знал, что практически в любой семье пора, когда дети начинают интересоваться сексом не из детского любопытства, но по велению тела, страшит и самих детей и их родителей. И чем более убедительные доказательства такого интереса получают родители, тем более пугает детей объяснение своих действий матерям и отцам, которые скрывают свой страх скорой потери контроля над отпрыском за маской отеческой строгости.