Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Но мать не уступала ни в чем. — Да, верно, жизнь Жестока и мучительна, — сказала она, — но мечтать о душевном покое опасно и эгоистично. Только животные, попы и закоренелые злодеи могут похвалиться им. Хорошим, честным людям забота о ближних не позволяет наслаждаться полным внутренним спокойствием. Мир нужно принимать таким, как он есть, Нед, со всем горем и нищетой, которые в нем существуют.

— Значит, по-вашему, прав был Джек, когда променял почтенный академический мир на более реальный и грубый мир машин? — Это был обдуманный выпад, но мать нетерпеливо от него отмахнулась.

— То другое дело. Но если хочешь, Нед, лучше так! Лучше ринуться в суровый и беспощадный мир машин, чем, поджав хвост, забиться в угол за поповской спиной. С этим я не могу примириться.

— Придется, может быть.

— Нед! — воскликнула мать; теперь уже ни огорчение, ни страх семейного разлада не могли укротить ее пыл. Наступил критический момент для ее веры, для всего ее бытия, и она говорила так, словно каждое слово острым шипом вонзалось ей в мозг. — Я всех вас любила, отдавала вашему воспитанию больше сил, чем вы, может быть, думаете, но в нашей семье не принято выказывать свои чувства, и в этом, пожалуй, причина того, что происходит теперь. Однако вы сами знаете, что каждым из вас я особенно гордилась тогда, когда он боролся за истинную свободу, за вольную христианскую мысль. В тебе, Нед, я всегда видела оправдание моих усилий, доказательство справедливости всего, во что я верила и чему учила вас. Ты мне так много дал в жизни, Недди, так много! И ты не можешь не понять, сколько у меня сейчас отняла своим нелепым решением Грэйс. Я не могу безучастно взирать на то, что считаю неправильным или дурным. И ты не можешь. Когда ты с безразличным видом становишься в сторону, это напускное, это неправда. А я, я пойду на все, Нед! Пойду на все, только чтобы удержать Грэйс от этого шага.

Гордон пожал плечами. — Что ж, все в ваших руках, мама. Все зависит от вас.

— Да, ты прав, — сказала она. — И я найду выход — тот или иной. Лучше мне видеть ее женой твоего недруга Фримена или твоего друга Смита, чем верной служанкой католической церкви…

Видя, что дело принимает такой оборот, он пошел рассказать обо всем Джеку.

— Я, кажется, потерял всякое чувство юмора из-за этой дурацкой истории, — пожаловался он. — И мама тоже. — Он сам удивился тому, как устало и опустошенно звучал его голос.

Но мягкие губы Джека сложились все же в слабую усмешку. — Бедная мамочка, — сказал он задумчиво. — Все мы одинаково жаждем воскресения из мертвых; но один напрасно ищет его среди машин, другая — в католичестве, а третий… — Он поглядел на Гордона ясным, вопрошающим взглядом.

Гордон пожал плечами. — Не знаю, Джек. Сейчас я возвращаюсь в Лондон. Не могу больше.

Но в Лондон он не вернулся. Он поехал к Тесс.

Решение пришло сразу. Он покинул дом, оставил Смита, который прочно застрял там (блаженствуя в атмосфере завода), вырвался из вязкой тины нерешенных человеческих проблем и умчался на своем мотоцикле, негодуя на расстояние, разделявшее их, и в то же время довольный этим, потому что быстрая езда притупляла его томленье. День тянулся без конца, ночь навалилась угрозой, но он крепко сидел в седле, точно врос в него содрогающимся от тряски телом; что-то в нем наконец победило. Задыхаясь, он затормозил у подъезда Тесс; здесь ждал его решающий выбор.

С трудом расправив онемевшие от усталости члены, он стоял под дождем и, закинув голову вверх, звал Тесс; но она не показывалась. Струйки воды стекали ему за воротник, ползли по спине; он насквозь промок, и все его тело было напряжено болью и ожиданием.

Он помчался к дому Кру и, преодолевая мучительное нежелание, постучался в дверь, чтобы спросить, не там ли Тесс. Дверь открыла Элинор Кру и сразу расхохоталась.

— Господи, ну и вид! У вас лицо перемазано, как у трубочиста. Что с вами?

— Где Тесс?

— Тесс? На каком-нибудь собрании, вероятно.

— А где? Где?

— Бог ее знает. Загляните в молитвенный дом на холме. Там сегодня собираются шоферы автобусов. А может быть, она пошла в кино…

Но Гордон уже умчался.

Дом на холме был освещен; он толкнул дверь и вошел. Но вместо невнятного гула мужских голосов его встретило пение. Десятка два женщин, окружив пастора, сидевшего за фисгармонией, пели что-то возвышенно-трогательное о Христе, о спасении души и воскресении из мертвых.

— Добро пожаловать! — крикнул ему пастор. — Пусть вас не смущает женское общество. Мы всем тут рады.

— А где же шоферы? — спросил Гордон, не трогаясь с места.

— Шоферы? — переспросил пастор. — Вероятно, при своих машинах.

Женщины захихикали, как по команде повернувшись к Гордону лицом.

Гордон сердито фыркнул сквозь стиснутые зубы. — Неужели ради вот этого Христос принял смерть на Голгофе?! — крикнул он, указывая на них жестом, полным оскорбительного пренебрежения, и его перепачканная физиономия исказилась от злости. Потом он повернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

Он решил вернуться к Тесс и ждать ее там, но усталость давала себя знать, и ожидание превратилось в нестерпимую муку. Он чувствовал, что, если она не придет, — еще немного, и силы ему изменят. На миг у него вдруг мелькнула мысль, что все чудеса физической выносливости вовсе не означают торжества воли, а как раз наоборот. Намеренно изнуряя свое тело долгими и обременительными усилиями, он испытывал, в сущности говоря, физическое удовлетворение. Физические страдания глушат мысль и освобождают от необходимости думать. Вот сейчас его разум и выдержка не готовы ли спасовать перед голодом и болью?

Приход Тесс избавил его от дальнейших сомнений в своем стоицизме.

— Где ты была? — встретил он ее.

— Нед! Почему ты не предупредил меня, что приедешь? Я ходила в кино…

— Боже правый!

— Что случилось? На кого ты похож! Посмотри на себя, в зеркало.

— Тесс! Не надо о пустяках. Сегодня не надо. Я сюда примчался как сумасшедший. Мне надоели эти чувства на расстоянии. Давай решать что-нибудь — или так, или этак. Я хочу, чтоб мы пришли наконец к чему-то определенному.

Тесс сунула ему в руки полотенце. — На, оботри лицо, — сказала она. Ее явно смешила его пегая физиономия, вся в разводах и пятнах от дорожной грязи. — А теперь садись, я сейчас приготовлю чай.

— Чай!

Два взгляда скрестились — гневный и веселый, две натуры пришли в столкновение. И победа осталась за Тесс, потому что ее добродушная шутливость превозмогла напор его смятенных и мрачных чувств.

— Господи, Тесс! Имею же я право когда-нибудь рассердиться!

Она села поодаль от него. — А из-за чего ты сердишься?

— Из-за тебя!

— Да ну?

— Ты что, хочешь, чтобы я пустился перед тобой в любовную лирику?