Василий Тонких - Совсем чужие

Перед окнами мелькнула белая тенниска. В дом вошел Николай. Анастасия Семеновна изумленно ахнула, широко раскрыв беззубый рот.

— Здравствуйте! — громко произнес Николай и, шагнув к Григорию, подал ему руку.

— Присаживайся, — сдержанно пригласил Григорий и пододвинул ему стул.

Марину лихорадило. Но внешне она ничем не выдавала своего волнения.

— На станцию иду, — пояснил Николай. — Увидел у дома машину и зашел. Ты не туда едешь? А то подвез бы?

— Пес тебя принес, — шепотком заругалась Анастасия Семеновна и, загремев посудой, стала подавать обед.

Игорек забавлялся книгой, не обращая никакого внимания на вошедшего. Тонким гибким пальчиком он тыкал в обложку, на которой был изображен осел с книгой, звонко кричал Григорию:

— Папа, смотри! Осел в школу посел.

Николай сел около входа на предложенный ему стул, перекинул ногу на ногу, достал из кармана темный портсигар из карельской березы, задымил ароматной сигаретой.

— Я еду в Матреновку за досками для свинарника, — ответил Григорий и пригласил Николая обедать.

Николай от обеда отказался и с сожалением произнес:

— Жаль, что не по пути.

И хотя ему больше нечего было здесь делать, не вставал, сидел, курил, украдкой, по-воровски, щупал глазами Марину, от зависти сокрушался: «И как я упустил такую красавицу! Досталась тюхе-матюхе…» А вслух по-свойски, как старый знакомый семьи, имеющий моральное право на внимание к себе, заговорил:

— Сколько лет-то уже не был здесь. Я так соскучился по своим местам, что в этом году решил весь отпуск провести дома. Каждый год то юг, то туристический поход, совсем стариков забыл.

У Григория в душе нарастало недовольство. Пришел, спросил и ушел: Чего ты здесь расселся? Я из-за гостеприимства предложил тебе стул. Но у тебя-то совесть есть или нет? Григорий заметил, как жена, садясь за стол, встретилась взглядом с Николаем и загорелись у нее щеки.

— Сколько вам осталось учиться? — поддержала Марина разговор.

Николай весело усмехнулся: «вам».

— Один год, — ответил он. Хотел обыграть «вам», но присутствие Григория его сковывало.

«А она почти совсем не изменилась, — не отрывал от нее своих глаз Николай. — Только солиднее немножко стала, спокойнее да держится теперь с достоинством, и вроде намечаются морщинки с уголков губ…»

Николай их заметил, когда Марина смеялась. Тогда-морщинки неожиданно откуда-то появлялись, боязливо приспосабливались с обеих сторон рта, как птички, которые иногда трепещут крыльями прежде чем окончательно усесться на дереве. Прошел смех, и морщинки исчезли, будто тех птичек вспугнули и они улетели на новое место.

— А где будете работать после окончания? — опять к нему Марина с вопросом.

— Куда пошлют.

— Гриша, нарежь хлеба, — жеманно попросила она мужа.

Григорий схватил здоровенный столовый нож, который сам сделал из косы, всадил его в непочатую круглую краюху, поднял хлеб, прижал к широкой груди и загорелой ободранной, в ссадинах рукой — по кругу. Кусок хлеба отлетел на край стола и, не удержавшись на нем, упал на пол. И тут же другая рука, беленькая и чистенькая, блеснула золотыми часами книзу — и кусок на столе.

— Свинье пойдет, — буркнул Григорий.

Стряхнув с груди крошки, он стал молча есть щи. Под суровым взглядом мужа примолкла и Марина.

— А симпатичный у вас малыш, — вдруг дрогнувшим голосом заметил Николай и стал прощаться.

Марина взглянула на него с удивлением: неужели он чувствует родную кровь? И увидела она, как у него страдальческая улыбка смахнула с лица всю его наигранную веселость.

После ухода Николая обедали молча. Только Анастасия Семеновна, захлебываясь смехом, весело тараторила:

— Милиционер Курлыкин вчерась приезжал к Миронихе. Разбил у нее самогонный аппарат, составил на нее акт — и прыг на свой лисапед. Только крутнул ногами, телок вскочил, испугался. Недалеко от дома к колу был привязан. Веревку-то он натянул, а лисапед заехал на нее колесом. И полетел Курлыкин вверх тормашками. Бабка-то Мирониха кричит ему вслед:

— Господь тебя покарал, чтобы ты знал, как старух беззащитных обижать!

А милиционер ей:

— Я и на твоего господа протокол составлю, тоже к порядку призову.

… Но никто, кроме самой рассказчицы, не смеялся.

Как только Григорий уехал, Анастасия Семеновна стала строгой. Недовольно качая головой, она поучала дочь:

— Муж тебе не гармошка: поиграла и бросила. Вышла замуж — подожми хвост.

Марина вылезла из-за стола, с улыбочкой потянулась.

— Разве я какой повод подавала? Сам зашел.

— Он как наш Игорек, — назидательно продолжала Анастасия Семеновна. — Намажешь ему хлеб сливочным маслом, а капризный сынок твой положит его возле себя, не ест. Только возьмешь у него кусок — он ревака задаст. Обратно отдашь — надкусит и опять про него забудет. А тебе это невдомек.

— Не нуди, мама, и без тебя тошно.

Поцеловав Игорька, она заспешила в библиотеку. К концу рабочего дня к ней пришел Николай. Из посетителей в это время никого не было. Облокотившись на выступ прорезанного в стене широкого окна, он шутливо начал:

— Добрый час! Не помешаю?

— Что вам угодно? — спросила она деловым тоном, каким обычно обращалась к читателям.

— Марина, — сказал он ласково, взял ее за руку. — Я хочу спросить тебя только об одном.

Она высвободила руку, скрывая волнение, отошла, спряталась за стеллажами.

— Я не могу тебе простить. Поэтому не желаю ни о чем с тобой разговаривать. Оставь меня.

— Вот и я хотел выяснить свою обиду, — горячо заговорил Николай — Что заставило тебя так поспешно выйти замуж?

Ей хотелось высказать ему все, что накопилось у нее против него и Татьяны Михайловны, излить всю горечь, нахлынувшую вдруг. Но тогда раскроется семейная тайна. А о ней знает только она сама да Григорий. Ему же, Николаю, совсем ничего не надо знать. Взяв себя в руки, Марина подошла к окошку, резко, осуждающе сказала:

— У меня семья. Поздно теперь выяснять наши отношения. Ты через год станешь инженером и не только сам должен знать, но и своих подчиненных будешь учить, что и когда им дозволено и недопустимо.

— Я прекрасно тебя понимаю, — закипятился он. — Не хочу я вмешиваться в вашу жизнь, тем более у вас ребенок. Но мне не хочется примириться с мыслью, что я в тебе ошибся. Ведь я ни с кем после не дружил, ну просто никто меня совсем не интересовал.

— Это не имеет теперь значения, — обрезала она его. — Была — не ценил, а потерял — скорбишь? — И снова отошла от окошка.

— Ну, как знаешь, — расстроенно произнес Николай и вышел.

От громко хлопнувшей двери она вздрогнула, ноги у нее ослабли, и она присела на стул.

На крыльце большого с каменным фундаментом дома сидел Николай и читал книгу. У его ног, высунув красный язык, лежал гладкий пес. Мать звала сына обедать, но он не мог оторваться от книги. Только дочитав главу, он закрыл книгу, встал.