Василий Тонких - Совсем чужие

Григорий расстегнул ворот. Жарко. Чего он так страшился, случилось. Сев на диван, он опустил Игорька на пол. Коробка с игрушкой, висевшая на бечевке у него на пальце, сорвалась, стукнулась об пол, загремела в тишине.

— Папочка, это ты мне купил? — чуть слышно спросил Игорек.

— Да, — отчужденно ответил Григорий, но тут же поправился, ласково сказал: — Я вместе с мамой тебе купил.

Игорек сразу засиял, с восторгом похвалил:

— Молодцы ребята! — и тут же сунул нос в коробку. Развязав веревочку, закричал: — Во, какой паровозик! Смотри, смотри, бабушка!

Но вдруг задумался, проникновенно заметил:

— Мой паровозик маленький, хороший. Он никуда от меня не уедет.

У Григория потекла по щеке слеза.

— Вот ведь какой, — промолвила Анастасия Семеновна. — Родного отца дядей называл, а тебя — папой. Полюбил. Дай бог, чтобы он к этому Кольке хотя бы привык.

Григорий встал, высыпал на стол гостинцы:

— Прощайте, — и шагнул к выходу, но тут же остановился, поднял Игорька, поцеловал, бережно опустил на пол и скрылся за портьерой.

— Папа, ты куда? — упавшим голосом спросил Игорек — Я тебя ждал! — и заплакал жалобно, безутешно.

Каждый уголок дома напоминал Григорию о каком-нибудь эпизоде, событии из семейной жизни, о счастливой поре, которая, может быть, больше и не повторится. Молчаливость дома гнала его из родного обжитого уголка к людям. И Григорий часто стал ночевать у дяди, Александра Макаровича, у которого он жил после смерти отца, пока не встал самостоятельно на ноги.

Как-то Григорий утром заехал домой переодеться. Остановившись около заросшей лебедой канавы, он вылез из машины и направился к двери.

Березку никто теперь не поливал, и она совсем засохла. С нее слетали последние желтые листья. А тополь серебрился, будто поседел от преждевременной потери молодой подруги.

От поворота ключа заскрипел ржавый замок.

Вдруг Григорий замер, прислушиваясь. Откуда-то доносился плач ребенка. Знакомым, совсем родным показался ему этот голос. Оставив в замке ключ, Григорий подошел к школе, поднялся на фундамент и через открытое окно заглянул в комнату. Игорь стоял к нему спиной и, плача, жалобно просил:

— Бабушка, дай мине поесть… Я целую ночь ничего не ел…

«Отощал мальчишка, — подумал Григорий. — Старушка, видно, надолго слегла». И он решил к ним зайти.

Едва Григорий показался в дверях, Игорек подбежал к нему, вцепился в него, горячо зашептал:

— Папочка, папочка, я тебя не пустю. Сними фуражку, садись, — и потянул его к дивану. Сам, освобождая место, смахнул с дивана на пол свои кубики, усадил его, взобрался к нему на колени, нырнул ручонкой в нагрудный карман отцовского пиджака, достал расческу, поводил ею по своей остриженной голове, а затем, посапывая носом, схватил отца за шею, пригнул к себе голову и глубоко загнал расческу в черные густые волосы.

Анастасия Семеновна с трудом встала с постели, неуклюже передвигаясь, прошла на кухню.

— Корову подою и больше ничего не могу делать, — нажаловалась она Григорию. — До магазина не дойду. Вчера спасибо Мирониха хлеба нам купила, а то есть нечего было. Пришлось ей два яйца за это дать. Сейчас завтрак приготовлю, поешь с нами. Тоже ведь, наверное, еще не ел?

— Спасибо, — отказался Григорий. — Я теперь в столовой обедаю. — И встал. — Чего вам купить? Я заеду в магазин и мимоходом вам подброшу.

Игорек забеспокоился. Спрыгнув на пол, он ринулся к сундуку, приподнял сшитое из ярких разноцветных тряпочек покрывало, осмотрел, юркнул за спинку дивана и, отыскав фуражку и затасканный пиджачок, подбежал к Григорию:

— Папа, я с тобой. Одень меня.

Несмотря на протесты Анастасии Семеновны, Игорек не отступал от отца, кусался, когда бабушка хотела его оторвать.

— Ты его не бери с собой, — сказала Анастасия Семеновна Григорию.

Но Игорек схитрил. Пока бабушка трясущимися руками доставала из кармана широкой юбки истертые рубли и отсчитывала, мелочь, прикидывая в уме покупки и нужную для этого сумму, Игорек, одевшись, удрал на улицу, влез через открытую дверцу в кабину машины и притаился.

Григорий дома переоделся потеплее: вместо ботинок обул сапоги, под костюмный пиджак надел серую рубашку с длинными рукавами, которую ему сшила Марина, и свитер.

Обнаружив в кабине Игорька, он не отослал его домой. Игорек так просительно и жалко смотрел на него, что пришлось уступить. Поехали вместе в совхозовскую столовую.

Там их угощала завтраком Дарья Ивановна, мать Инны. Она подала каждому по тарелке, из которой вкусно несло курятиной и аппетитно поблескивала коровьим маслом лапша.

Игорек нетерпеливо заерзал на стуле. Любовно поглядывая на тучную Дарью Ивановну, он сладко пропел:

— Спасибо. Дай мине ложку.

— Не дам, пока не скажешь правильно, — ответила ему Дарья Ивановна и пошл а принимать заказы у других.

— Дайте, а не «дай», — напутствовал его Григорий.

Игорек согласно кивал головой. Если уж так нужно, то он может и совсем по-культурному:

— Дайте, пожалуйста, мине ложку, — снова обратился он к Дарье Ивановне.

На этот раз его слова достигли цели. Она им принесла только не ложки, а вилки.

Игорек воткнулся в свою тарелку и, казалось, никого не замечал. Через некоторое время Григорий спросил:

— Вроде у тебя, Игорек, за ушами пищит?

— Угу, — охотно согласился он.

Когда Дарья Ивановна обслужила всех посетителей, опять подошла к ним.

— Налегай, налегай, сынок, — желанно потрепала она по головке Игорька. — Еще принесу, если не наешься. А это тебе к чаю, — сыпанула она на стол горсть конфет.

Но Игорек не стал дожидаться чая: цап ручонкой конфеты и в карман их — так надежнее.

— Что ж ты, жениться думаешь или нет? — заговорила Дарья Ивановна с Григорием.

— Пока нет, — сказал он.

Дарья Ивановна поджала губы. Ответ Григория ей не понравился. У нее дочь засиживалась в девках. Пристают к ней женихи, да она всем отбой дает. И знает Дарья Ивановна, отчего дочь неприветлива с ними, кого она дожидается. А разве его дождешься?

— Эх, парень, — насмешливо протянула Дарья Ивановна, поднимаясь. — Воробей ты пуганый, а не мужик, — и пошла за чаем.

Не любила она несмелых мужчин. Заметив, как побелел от испуга муж на свадьбе после ее частушки:

Дарья Ивановна выхватила из-под кровати сундучок Кондрата Поликарповича и сунула ему в руки со словами: «Катись отсюда, телячья душа, чтобы я тебя больше не видела!»

Поднялся переполох. Сидевшие за столом за мирной беседой председатель сельского Совета Скороходов и председатель колхоза Серегин, узнав причину поднявшегося шума, покатились со смеху. Дарью Ивановну обступили родственники, стали ее уговаривать. Уступая их просьбам, она великодушно простила мужа. И свадьба пошла своим чередом.