Василий Тонких - Совсем чужие

После завтрака отец с Игорьком на автомашине подвозил к строившейся птицеферме песок, глину и доски.

Нина увидела Игорька и Григорию ревниво:

— Не можешь обходиться без него?

— А он тебе жить мешает? — с усмешкой спросил Григорий.

— Он-то мне не мешает… — и замолкла, не стала говорить, кто ей не дает жить. Отошла кроткая, притихшая, совсем не такая, какой она бывает обычно со своим отчимом.

Перед самым обедом по пути к столовой Игорек из окна кабины увидел на улице своего ровесника — Олега, сына директора совхоза, катавшегося на велосипеде, и у него завистливо загорелись глазенки.

— Папа, купи мине велосипед, — робко, осторожно, будто прощупывая отца, попросил он.

— Куплю, сынок, — пообещал Григорий.

Почувствовав податливость отца, Игорек настойчиво:

— Я сейчас хочу.

— Подожди немного. У меня с собой денег нет.

Но какое Игорьку дело до каких-то денег. У Олега велосипед, а у него нет. И он захныкал.

В столовой Игорек отказался от обеда. Надув губы и нахохлившись, как воробей от дождя, он сидел с обидчивым видом, отпихнув от себя ложку и вилку.

— Я сейчас спрячусь на улице, — плаксиво тянул он. — Ты меня, папа, не найдешь и заплакаишь. А я буду сидеть один-один и молчать… И никто меня не увидит…

— Ну вот что, — сказал ему Григорий. — Ты на меня тоску не нагоняй, а бери-ка ложку и ешь. А велосипед я тебе куплю после обеда.

Заняв у Дарьи Ивановны денег, Григорий купил в сельмаге трехколесный велосипед. С этим велосипедом и подкатил сияющий Игорек к дому.

Анастасия Семеновна, приняв от Григория продукты, внимательно осмотрела их: пощупала хлеб — мягкий ли; заглянула в пакет с сахарным песком — мелкий или крупный; понюхала мясо — свежее ли. Убедившись, что продукты вполне пригодны, она проводила Игорька в комнату и заговорила с Григорием с глазу на глаз:

— Ты его не привечай, у него и свои родители есть. Да и деньги напрасно не трать. Лисапед купил, а у него валенок и шапки нет. А уж зима на носу. Марина недавно заезжала, харчишек привезла и пальтишко ему купила.

— Как они живут? — спросил у нее Григорий. — Чего они сына-то не берут к себе?

Анастасия Семеновна огорченно вздохнула.

— Между собой-то у них вроде хорошо. А на квартиру встали у никудышных людей. Ты знаешь Куропаткиных? Нет? Так их в Первомайске все знают. Иван-то Тихонович старый уже хрыч, а все ревнует свою Стасю. Ругаются почти каждый день, а когда и дерутся. Сами-то еле терпят. Куда же им брать Игоря? Вот квартиру получат и тогда заберут. Так ты его не приваживай, а то он совсем родного отца признавать не будет.

Григорий попрощался и уехал. Жизнь для него стала безотрадной. Каждый новый день ничем не отличался от прожитого: все они были серыми, будничными. Из слаженного механизма выпал стержень, и винтики с колесиками рассыпались, бесцельно закружились каждый по-своему. Скучно жить для одного себя. Купил брюки, фуфайку, сапоги, покушал в совхозной столовой, а дальше что?

Григорий больше не стал заходить к Анастасии Семеновне. По Игорьку он скучал, но сдерживал себя и старался не показываться ему на глаза.

А Игорек искал отца повсюду: выбегал на дорогу, цеплялся глазами за каждую машину (не отец ли проехал?), обегал вокруг дома Григория, надрываясь до хрипоты, звал его, но вдруг останавливался у двери, стихал, подолгу угрюмо глядел на большой ржавый замок. И будто он был причиной его сиротливости, с остервенением стучал палкой по этому ненавистному замку…

Мокрый липкий снег густо сыпался из туманной блеклости неба, забивал лобовое стекло, мешал осматривать дорогу. Запорошенный снегом грейдер слился с белой пеленой ровных полей. Все вокруг скрылось в тусклой белизне. Только за машиной отчетливо виднелся темный сырой след. А когда свернул с грейдера к совхозу, Григорий совсем перестал различать дорогу. Спускались сумерки. Григорий поехал наугад. Вдруг впереди показались темные круги, машина легко покатилась к ним и застряла. Попробовал выбраться, но сразу понял, что без посторонней помощи не сумеет. До совхоза оставалось не более километра. Григорий вылез из кабины и под ногами почувствовал зыбкую почву. Темными кругами оказались кочки болота, еще не занесенные снегом. Передок машины основательно увяз, а задние колеса стояли на твердом грунте, но скользком и покатом. «Нужен буксир, — окончательно убедился Григорий. — Сходить в совхоз за тягачом? Но ведь в машине бочки с горючим. Опасно оставлять машину без присмотра». Закурив, он опять влез в кабину. Мотор еще не остыл. От него распространялась согревающая теплота. Григорий уронил голову на руль и задремал. Проснулся он от холода. Сырая изморозь просочилась в кабину, пронизала его до самых костей. Правую ногу свело судорогой. Руки, на которых лежала голова, онемели и замерзли. Он оставил машину и пошел в совхоз. До глубокой ночи Григорий провозился со своей машиной. Мокрый и иззябший, он пришел к себе домой, не хотел поздней ночью тревожить дядино семейство.

Нежилым сырым холодком встретил его нетопленый дом. Наспех раздевшись, он лег в постель, укрывшись сверху меховым пиджаком. Долго не мог согреться. От озноба стучали зубы.

В тишине ночи слышно было, как стрекотал сверчок. На улице расхлябанно поскрипывал оторвавшийся на крыше железный лист. В трубе завывал ветер.

С рассветом Григорий встал. От слабости его бросало в сторону. Умываться не стал, помыл только руки. В столовой у него от вида пищи подступила к горлу противная тошнота.

Дарья Ивановна пригляделась к нему внимательно:

— Чтой-та у тебя глаза красные? Не зарядился ли ты с утра пораньше?

Но зная, что Григорий выпивал очень редко, догадалась, в чем дело.

— Ты, никак, заболел? Иди-ка в медпункт, — посоветовала она. — Сейчас ходит вирусный грипп. Мне врачиха, Клавдия Петровна, сказывала, что от него даже помереть можно. Возьми бюллетень и полежи дома.

На крыльце столовой Григорий задумался в нерешительности: «На работу идти или в медпункт?» разминая пальцами папиросу, склонялся к работе, а когда закурил — к медпункту. Табачный дым показался ему необычным, он его не ощущал, будто курил сухой лист подсолнуха. «Наверное, и вправду этим вирусом захворал», — и направился к докторам.

В медпункте у него измерили температуру. Ртутный столбик поднялся до 38 градусов. Григорию выдали больничный лист. Дома он разгрыз горькую таблетку, выплюнул ее у печки в пустой чугунок, завалился в постель и задремал. Разбудил его стук в дверь. В дом вошла Нина, принесла ему из столовой обед.

Скинув с себя старенькое демисезонное пальто, она засверкала золотыми блестками черного нового платья, закрасовалась: смотри, жених, что мы в будни носим. Для видимости девичья гордость обронила: