Елена Сазанович - Гайдебуровский старик

– Смотри философ! – линзы Романа плакали от света. – Солнце! Оно настоящее! Но ты заметил, что оно не здесь, не с нами, не на земле. Ты заметил, что самые красивые вещи на планете земля не принадлежат ей. Они другие планеты или с других планет. И небо, и солнце, и звезды, и луна! Самые поэтичные вещи! Они не наши! Они оказывают лишь нам милость, помогая выжить. И жить по законам природы. Нам принадлежат лишь их отражения. Их свет. Их холод и жар. Их вода, снег, туманы. Их тени. Мы тоже тени, философ. Мы настоящие там, а здесь, на земле, мы всего лишь тени! Жалкие, искаженные отражения себя же! Не в зеркала нужно смотреть, философ. Зеркала все лгут! Нужно смотреть на тени! Вот мы какие, философ! Темные, бездушные, механические. У нас нет лица. И нет сердца. А мы настоящие там, где самые красивые антики, которым цену никто не назначит. Там, где солнце, небо, облака, звезды, луна и принадлежат они именно нам. А земля – всего лишь театр теней! Или королевство кривых зеркал! Как хочешь!

На снегу были отчетливо видны наши тени, которые небрежно отбросило солнце. Тени наших домов, наших деревьев, наших улиц, фонарей и аптек. Черные тени на белом снегу. Искажение нас или насмешка над нами. Словно королевство кривых зеркал. Или комната смеха. Или комната страха. Что, впрочем, одно и то же. Смотря с какой точки земли посмотреть. Но я по-прежнему был уверен, что мы настоящие. Может быть, мы иногда подражаем теням. Когда мысли наши черны. Или поступки наши черны. Или когда обстоятельства наши черны. А может быть, тени всего лишь напоминание, что мы бываем такими. Вполне возможно, они не отражение нас, а вторая нас половина. А может быть, мы вообще все преувеличиваем. И правы математики и астрономы. Это всего лишь темные участки изображения, векторная величина, поток энергии солнца. И какая разница, кто из нас главный. Мы или наши тени. Слава ученым. Философы все только портят.

Глобус, расколотый на две равные половины, по-прежнему валялся в луже кетчупа. Все было проще. И не призрачный мир теней раскололся, а просто глобус, более того, просто волейбольный мяч. И кетчуп всего лишь томатный соус. А не кровь на снегу.

– Дай мне его! – я протянул руки к Роману.

Он перехватил разбитый глобус и спрятал за спину.

– Я докажу, что он пуст! Я опозорю целый мир на весь мир! Я унижу его! И заставлю над ним смеяться.

Смех разгулявшихся людей становился все громче. Приплясывая, они пели во весь голос. И их песни все громче приближались к нам. Плотным кольцом. Они стали водить вокруг нас хоровод. И Роман протянул им две половинки земного шара. В них тут же была до краев налита водка. Глобус и впрямь оказался пустым. Никаких тайн.

– Пей, философ! – Роман протянул мне одну половину. – Она твоя. Я не буду пить за земной шар. Он уже давно пропит и продан. Он давно провонял водкой и типографской краской денежных знаков. Мне он уже не интересен. Я выпью за то, чтобы ты смог простить меня.

– За что? За эту игру в судью и преступника? Она мне даже была интересна.

Роман хитренько подмигнул мне одной линзой. И мне не понравилось его двусмысленное подмигивание. Оно было… ну, словно у Романа было о чем сказать. Но он не хотел. Не боялся, а просто не хотел. Словно он в очередной раз сумел что-то ловко украсть. Но что? И у кого?

– И все же прости меня философ! Я редко прошу прощения! Но сегодня особенный день. И, возможно, когда-нибудь ты узнаешь за что, а возможно и нет. А возможно, сам у кого-то вот так, в морозный солнечный день, напившись водки из расколотого мира, попросишь прощения. И не скажешь за что. И тебя тоже будет за что прощать.

Люди тесным кольцом подступали к нам. И песни были настолько громки, фальшивы, бессвязны, что я плохо различал громкие, фальшивые, бессвязные слова Романа.

– Мир этот чудесен, великолепен этот мир! – кажется, так пели люди.

– Как он безобразен! – сморщился Роман и выпил залпом водку. Остальное вылил на снег. Водки было слишком много. Не смотря на сумасшествие, он, похоже, знал меру.

– Сколько в мире обмана и сколько лжи! – кажется, так пели люди.

– Нет, здесь все не понарошку. Здесь все настоящее, – я облизал пересохшие губы и выпил вслед за Романом. Не потому, что мне так хотелось выпить от горя или от радости. Просто мне хотелось пить. Не знаю почему. В морозный холодный день редко мучает жажда, даже если он ослепительно солнечный. Мне не удалось утолить жажду. Зато удалось напиться. Я не был сумасшедшим, но меры, похоже, не знал. Я плохо помню, что было потом. Мелькали люди, мелькали дома, мелькали деревья. И улица, и фонарь, и аптека. Или их тени, я не знаю. А возможно, и то и другое попеременно. Даже мелькнули тени Косулек и тень убитой косули на огромном подносе. И тени охотников и тени жертв. И мелькали голоса. Или их тени. (У голосов есть тени, я знаю теперь точно. Это – эхо.) То ли крики, толи песни, то ли смех, толи рыдания. А возможно, и то и другое попеременно. И мелькали даже чувства. Помню, я еще удивился, ведь чувства увидеть невозможно. Они не зримы и не осязаемы. У них нет ни цвета, ни запаха. Ни величины, ни объема, ни веса. Ни даты рождения, ни даты смерти. Мне даже хотелось расхохотаться над учеными. Над старшими и младшими сотрудниками. Над академиками и профессорами. Сколько они вычислили, сколько открыли, сколько изучили, сколько анализировали, сколько изобрели. А такое простое как чувства – так и не смогли разгадать. Дать им научное определение. Защитить на эту тему диссертацию. А я их видел. Они мелькали. Ненависть или любовь, горе или радость. А возможно, и то и другое попеременно. И я подумал, что лишь у них нет теней. Даже солнце не в силах отбросить тени от чувств и эмоций. А вдруг я ошибаюсь? Вдруг Роман прав и чувства тоже ненастоящие? А настоящего не бывает. Или мы его просто еще не знаем. Или его не изобрели ученые и академики. Не вычислили, не показали на мониторе и не дали характеристику. Чувствам пока дали определение только сочинители. Но сочинителям нельзя верить. Они сочиняют призрачный мир. Мир теней.

Роман взмахнул на прощанье рукой и исчез. Помню, последнее, что я увидел, – это прыгающую за ним кроличью беленькую шубку и кроличью шапку. Мне даже захотелось пожелать им счастья. Они так подходили друг другу. Как охотник и жертва. Или как два охотника. Смыслом жизни которых было даром ее прожить. За счет жертв. Или они были две жертвы, смыслом жизни которых было не попасть под пулю охотника. Но я не мог говорить.

Помню, последнее, что я подумал – это то, что тайну мира так никто и не узнал. И не узнает. Может быть потому, что у земли просто нет тайн. Или их знать нам не нужно. Я почему-то очень этому обрадовался. И тут я понял, что забыл спросить у Романа главное – почему, ну почему он не превратился в старика так же, как я? И меня это огорчило. Но заплакать от обиды я не успел…Я был слишком пьян для слез, для чувств, для эмоций. Свой мир я тоже сегодня успел пропить. Но, как в детстве, мне не так уж его было жаль. Этот бесчувственный мир, который не умел плакать. И в котором единственными живыми остались призраки. Или тени.