Салман Рушди - Земля под ее ногами

— Ваша достопочтенная су-су-супруга уже дала свое согласие на пра-пра-продажу, — пояснил мистер Сисодия. — Все соответствующие да-да-документы здесь. Так как недвижимость оформлена на ваше пст-пст-достопочтенное имя, необха-ха-необходима ваша от-от-подпись. Вот тут, — добавил он, протягивая авторучку «Шиффер».

Виви Мерчант посмотрел на жену. Ее ответный взгляд был тверд как камень.

— Потрясающий проект, — сказала она. — Представляется исключительный случай.

Пилу подался вперед в своем кресле.

— Много наличных, — пояснил он конфиденциальным тоном. — Хватит на всех.

Мой кроткий отец говорил кротко, но в мыслях его не было кротости.

— Я знал, что что-то готовится, — ответил он, — но это превзошло все мои предположения. Насколько я понимаю, городские власти у вас в кармане. Правила землепользования отброшены, нормы высоты зданий безнаказанно попираются.

— Всё в порядке, — любезно заверил Пилу. — Никаких проблем.

Мистер Сисодия развернул и другую карту, с планом предполагаемой застройки. Предлагался также проект обширной мелиорации.

Но Виви смотрел на другое.

— Променад, — сказал он.

— Придется пожертвовать, — ответил Пилу, скривив рот в гримасе сожаления.

— И мангровая роща? — поинтересовался Виви.

В голосе Пилу появились нотки раздражения:

— Сэр, мы же не собираемся строить тут дома на деревьях!

Виви открыл было рот, чтобы ответить.

— Прежде чем отказаться, — произнес Пилу, подняв руку останавливающим жестом, — прошу принять к сведению следующее.

Мистер Сисодия встал, подошел к двери и впустил второго помощника, которому явно было велено дожидаться своего выхода снаружи. Когда он появился в гостиной, В. В. Мерчант изумленно выдохнул и как будто сделался меньше.

Вторым помощником оказался Раджа Джуа, король букмекеров. У него в руках тоже был «дипломат», из которого он достал папку с полным списком долгов моего отца и всеми документами, относящимися к кинотеатру «Орфей», каковые передал первому помощнику.

— Из вы-вы-высокого уважения лично к вашей су-су-супруге, — произнес г-н Сисодия, — и во избежание со-со-осложнений, Пилу-джи готов забыть об этих пу-пус-пустяках. Потенциал зас-зас-застройки оценивается в больше кар-кар-кроров. Только шиш-шиш-подпишите соглашение, и все долги будут забыты.

— Права на «Орфей», — сказала Амир. — Как ты мог?

— А наш дом, — ответил В. В., — как могла ты ?

Лицо Пилу омрачилось.

— Если бы я был царем из времен великих героев, — сказал он, — я бы предложил сыграть еще раз. Выиграете — и вы ничего не должны. Проиграете — и я получаю вашу супругу. — Он улыбнулся. Его зубы блеснули в свете лампы. — Но я человек простой. С меня хватит вашей чести и вашего дома. Кроме того, миссис Мерчант согласилась назначить мистера Сисодию управляющим вашим кинотеатром. Мы должны восстановить фискальную дисциплину в наших отношениях. Кино — это вторая страсть Сисодии, но первая — деньги.

В. В. Мерчант поднялся.

— Я не дам своего согласия, — сказал он, как обычно, кротко. — А теперь убирайтесь.

Амир тоже поднялась, но совсем по-другому.

— Что значит «убирайтесь»?! — закричала она. — Мы что, должны потерять всё — всё, что я построила?! Должны разориться из-за твоей слабости? Потерять кинотеатр, контроль над компанией, потерять возможность самого выгодного вложения за последние двадцать лет и жить в бедности, пока нам не придется все равно продать этот дом, чтобы не умереть с голоду? Ты этого хочешь?

— Извини, — сказал В. В. Мерчант, — но я не подпишу.

Где-то должно быть лучшее место. Самая гибельная идея! Пилу Дудхвала был единственным из нас, кто принимал эту жизнь такой, как она есть, — как данность. Он не растрачивал свою энергию на безумные утопические мечты. И совершенно естественно, что вышел победителем. Наши судьбы оказались в его власти, лежали у его ног. Иначе и быть не могло.

Пилу не только перерезал своих коз. Ему удалось убить не одного жирного тельца в разных сферах жизни. Моя судьба повела меня иной дорогой, но я никогда не забуду урока, преподанного им моему отцу, — урока, который преподала мне постигшая моих родителей катастрофа, пока в другом месте Бомбея Вина и Ормус без устали занимались любовью.

Есть только то, что есть.

Весь вечер и всю ночь мои родители вели войну. Я лежал без сна в своей комнате, уставясь в пространство немигающим взглядом, словно ящерица, и слушал этот поединок разбитых сердец. На рассвете отец лег, но Амир продолжала кружить по гостиной, как ложка, которой мешают в кастрюле, намешивая самое ядовитое на свете варево — гнев, вскипающий в теле, когда в нем агонизирует любовь. А потом появились Вина с Ормусом, и одержимая гневом Амир накинулась на свою подопечную.

Я не могу, не нарушив приличий, привести здесь оскорбления, вылитые матерью на обоих любовников, но в первую очередь на Вину. Она кричала на нее три часа и двадцать одну минуту без передышки, выплескивая все, что предназначалось Виви. Закончив, она, пошатываясь, вышла из дома, опустошенная, и рухнула в свой любимый старый «паккард». Он рванулся с места, словно лошадь, которая понесла. Минуту спустя появился мой отец с вытянувшимся лицом, нетвердой походкой направился к «бьюику» и умчался в противоположном направлении, с таким риском ведя машину, что я всерьез опасался за его жизнь. Но никто из них не ушел от своей судьбы, попав в случайную аварию. Ведь прежде чем покинуть дом, они уже испытали почти полное крушение.

Оскорбления необъяснимы. То, что постороннему наблюдателю покажется самым жестоким и уничтожающим оскорблением — шлюха! потаскуха! уличная девка! — может совсем не задеть его адресата, в то время как явно менее оскорбительные слова — Слава богу, что ты не мой ребенок! — могут пронзить крепчайшую броню и попасть прямо в сердце. Я не привожу исчерпывающего перечня всего сказанного матерью еще и потому, что мне трудно судить, подействовала на Вину та фраза или эта, тот удар или этот упрек. Что именно — сами слова или едкость этого злобного выпада — оставило и Амир, и Вину физически истощенными, подобно борцам, обессиленным и замершим в изнеможении?

Вина Апсара, молодая девушка, слишком много повидавшая, чья вера в людей была серьезно подорвана, за годы жизни на вилле «Фракия» постепенно позволила себе поверить, что у нее под ногами появилась твердая почва — наша любовь. Наша и Ормуса. Поэтому она, со своей стороны, влюбилась не только в нас, но и в то, что нас волновало, в наш город и нашу страну, к которым — как она почти уже поверила — она могла бы принадлежать. И то, что совершила в тот день моя мать, выдернуло исфаханский ковер из-под ее веры в саму любовь, обнажив под ногами пропасть.