Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

Кинчин резко перебил:

— Заумь! Болотный газ!

Лебедушкин не отреагировал на реплику начальства и продолжил:

— Ого! Гниющая вечность! — сказал полковник. Лебедушкин как будто не обращал внимания:

— Стоп машина! — вдруг сказал полковник так, как будто Коля читал не ночью в пустом клубе, а на плацу на общем построении части.

— Я еще не закончила!

— Ты, Лебедушкин, будешь один играть этот сивый бред перед пустым залом!

— Да! Завтра! Пред всей Вселенной.

— Наталья Сергеевна, вы таки дама не от мира сего, вы не человек, вы — существо.

— Но это лучше, чем пить ночью... одному! — тихим голосом возразил Лебедушкин.

— Ладно, я пошел, моя совесть чиста. Ты не гений. Будем учиться окапываться. Завтра! Будешь защищать Родину! — подытожил полковник.

— Но войны-то нет!

— Не важно! Будет. Когда-нибудь обязательно начнется война!

— Спокойной ночи, товарищ полковник, — сказал Лебедушкин и сел на край кровати.

— Спокойной ночи, Николя! Спать, спать, спать! Я тоже хочу спать.

Полковник спустился в зал и, сильно покачиваясь, решительным шагом направился к выходу, свернул направо, пошел мимо открытых голых огромных окон. На окнах не было занавесок. Это поразило полковника до глубины души. Он остановился как вкопанный.

— Где они?! — вдруг закричал Кинчин. — Где занавески?

— Какие занавески? — спросил Лебедушкин.

— Что висели здесь в клубе на окнах, которые из Москвы привезла моя Оля!

— Я сняла их.

— Зачем?

— Раскроила, из них я пошью костюмы для спектакля.

— Что? Раскроил?! Занавески, которые купила моя Оля?! Да это все, что от нее осталось. Ты что, думаешь, я пришел слушать бред умалишенного симулянта? Я пришел посмотреть на занавески! Где они? Где мои занавески?

— Я пошила из них костюмы. Один закончила, другой в работе. Костюмы для спектакля!

Они разговаривали через бесконечный черный провал зрительного зала. Лебедушкин стоял на сцене. Полковник — у входной двери.

— Какого спектакля? — закричал полковник.

— «Король пчел».

— Занавески! Я хочу их видеть!

— Одну секунду, сию минуту!

Коля исчез и вернулся минут через пять. Все это время полковник смотрел в сторону сцены, ждал. Лебедушкин вышел на авансцену, из тьмы на свет в пышном платье с высоким барочным воротником и узорчатыми рукавами, талию перехватывал пояс, а за спиной было что-то наподобие капюшона.

— Но занавесок было восемь штук! — заорал полковник.

— Но они были узкие, все тридцать сантиметров шириной! Часть ткани ушла на палантин. Одна занавеска осталась, но я сняла ее с окна, чтобы не спрашивали, где остальные.

— Двадцать пять нарядов вне очереди! В свинарник, к свиньям, выгребать дерьмо из-под свиней!

— Я очень вас прошу не надо в свинарник!

— До конца службы, к свиньям, на ферму!

— Я согласна, — сказал Лебедушкин, — занавески были изумительные, но посмотрите мой спектакль в костюмах с музыкой и со светом, и тогда вы поймете, что жертва не была напрасной!

— Дело не в свиньях. Есть еще одно обстоятельство в этом деле, а именно — свинарь. Он в два раза тяжелее любого борова и в два раза похотливее, может быть, наконец он перестанет заниматься рукоблудием?! Так что быть тебе свинаркой, Коля! Может быть, мы и свадьбу сыграем.

Лебедушкин впервые испугался. Преображение командира части было страшным.

— Я заклинаю вас, я умоляю вас! Не надо на ферму! Дайте мне шанс, позвольте мне сыграть спектакль!

— Хорошо, сыграй! Я посмотрю! Но если спектакль плохой, я сдержу слово!

— Дайте скорее спички!

— Зачем?

— Мне нужно сделать грим, мне нужна сажа, я подожгу бумагу!

Полковник вышел на свет, достал зажигалку, отдал ее Коле и сел на одно из пустующих алых кресел первого ряда.

— Погодите одну минутку! Я так волнуюсь.

— Еще бы!

— Я даже перед поступлением в школу-студию МХТ так не волновалась, — сказал Лебедушкин.

Такой омерзительной рожи, как у вашего жениха, Наталья Сергеевна, я отродясь не видывал. У него под ногтями грязь всей Вселенной, все черви этого мира, вся флора и фауна! От этого вашего будущего супруга воняет так, что свиньи падают в обморок, и нашатырь не в состоянии воскресить их обморочные души. Еще бы тут не волноваться! Я поэтому и направил его в свинарник, что от десантника не может так вонять.

— Одну секунду, я поставлю свет.

Лебедушкин направил лампу и железный фонарь

в глубину сцены.

— Мне уже не нравится ваш спектакль, — закапризничал Кинчин.

— Не торопитесь, мне кажется, что вы человек большого вкуса.

— Ну, долго ждать? ...Мои занавески!

Актриса убежала за кулисы, со сцены ушел свет. Тьма на сцене слилась с тьмой зрительного зала. Из темноты зазвучала волшебная обволакивающая музыка. Актриса, еще недавно числящаяся в списках личного состава части № 5544 рядовым Николаем Лебедушкиным, выбежала на сцену и стала играть монолог во всю мощь собственного таланта красивым уверенным сильным голосом:

Лебедушкин читал пьесу пританцовывая, размахивая длинными рукавами платья, касаясь длинным жезлом каких-то странных предметов, стоящих на сцене, которых полковник не видел раньше. Читал, почти пел слова:

Полковник слушал, затаив дыхание, он окаменел, превратился в ящерицу на камне, наблюдающую за прибоем. Представление нравилось ему все больше и больше. Он не понимал смысла действа, но в него медленно сочился, входил дух от этих слов. Образ принцессы Сольминор, ее речь медленно поглощали его душу, он подчинялся этой бессмыслице. Они, эти слова и образы, зацепились за невидимые нити в его измученной, глухой и ослепшей душе и даже доставляли ему непонятное и странное удовольствие. Слова и образы своей непонятной гипнотической властью заставляли подчиниться себе, молчать и слушать. Это ужасно напугало Кинчина. Потому что он не привык подчиняться никакой власти над собой.