Карлос Фуэнтес - Инстинкт Инес

Я не хочу выходить, скажешь ты, обнимая свою дочь. Я боюсь.

Они тебя заподозрят, отвечает не-эль. Продолжай работать, как обычно. Как я делаю.

Ты что-нибудь еще помнишь?

Нет. Только язык. Когда вернулся язык, вернулось ощущение места.

Мы были здесь раньше.

Оба? Или только ты?

Он надолго замолчал и погладил рыженькую головку ребенка. Затем взглянул на стены своего бывшего родного дома. Впервые а-нель увидела выражение стыда и боли во взгляде отца своей дочери.

Я умею рисовать только на камне. Не на земле. И не на кости.

Ответь мне, скажешь ты тихо и печально, откуда ты знаешь, что я тоже была здесь?

Он снова замолкает, а потом уходит на охоту и возвращается, погруженный в себя. Так проходит много ночей. Ты отдаляешься от него, обнимаешь малышку, словно ища у нее спасения, вы не разговариваете между собой, невыносимым грузом молчание давит на вас, сковывая хуже любых пут, и каждый из вас боится, что молчание обернется ненавистью, недоверием, разрывом…

Однажды ночью не-эль не выдерживает, с рыданиями бросается в твои объятия и просит у тебя прощения, он говорит, что когда память возвращается, это не всегда хорошо, воспоминания могут быть очень плохими, я думаю, мы должны благословить забвение, в котором мы жили, потому что благодаря этому забвению мы встретились, ты и я, а кроме того, воспоминания мужчины и воспоминания женщины, встретившихся вновь, отличаются друг от друга, один вспоминает что-то, что другой забыл, и наоборот, а иногда что-то совсем исчезает из памяти, потому что причиняет слишком сильную боль, и приходится верить, что случившегося никогда не было, забывается самое важное, потому что оно оказывается самым болезненным.

Скажи мне, о чем я забыла, не-эль.

Он не стал заходить внутрь вместе с тобой. Он привел тебя на место, но там взял на руки рыжеволосую девочку и сказал, что вернется домой, чтобы никто ничего не заподозрил, а ты, чтобы спасти дочку, молча согласилась, хотя тебе хотелось задать вопрос.

Да.

Это был земляной холмик, покрытый ветками и почти не заметный под ними. В куполе было отверстие, и ветки, свисая со всех сторон, просовывались через него в глубь земляной хижины. Другое отверстие находилось на уровне земли.

Ты пролезла через него на четвереньках, выжидая, пока глаза свыкнутся с темнотой, и тут на тебя нахлынула тошнотворная волна едких запахов гнилой травы, пустых скорлупок, старых семян, мочи икала.

Ты продвигалась, ориентируясь на звук хриплого, прерывистого дыхания, будто исходящего из груди человека, застигнутого врасплох между сном и явью или между агонией и смертью.

Когда, наконец, твои глаза освоились в темноте, ты увидела женщину, лежащую около стены, укрытую горой тяжелых одеял в окружении каких-то жвачных животных с серой спиной и белым животом, источавших наиболее резкий запах. Тебе он был знаком по жизни на другом берегу, где стада подобных животных искали убежища в пещерах, пропитывая их таким же острым мускусным запахом, как и этот, настигнувший тебя в темноте. Около лежащей женщины валялись огрызки фруктов и тухлые яйца.

Она следила за тобой взглядом с момента твоего появления. Тень была для нее светом. Женщина лежала неподвижно, казалось, ей недоставало сил, чтобы сдвинуться с этого места, спрятанного в лесу, за пределами костяной изгороди.

Руки она держала под одеялом. Ее молящий взгляд заставил тебя приблизиться. Потолок был совсем низкий. Ты опустилась на колени рядом с ней и увидела, как две слезы скатились по ее морщинистым щекам. Она не стала их утирать. Руки ее по-прежнему были спрятаны под мехом. Ты вытерла ей лицо длинными жесткими прядями ее же собственных седых волос, стали видны глубоко запавшие блестящие глаза, широкие крылья носа, большой полуоткрытый рот, пузырящийся слюной.

Ты вернулась, сказала она дрожащим голосом.

Ты утвердительно кивнула, но взгляд выдавал твою растерянность и непонимание.

Я знала, что ты вернешься, улыбнулась старуха.

Действительно ли она была столь стара? Так казалось из-за ее седых всклокоченных волос, скрывающих все, кроме этого взволнованного странного профиля. Она казалась старой из-за неподвижной позы, будто усталость была единственным подтверждением ее принадлежности к миру живых. За этим изнеможением, которое ты ощутила, едва увидев ее, была лишь смерть.

Она сказала, что хорошо видит тебя, потому что привыкла жить в темноте. У нее очень острое обоняние, потому что это самое важное для нее чувство. И ты должна говорить с ней тихо, потому что жизнь в тишине приучила ее различать самый отдаленный шепот, а громкие звуки нагоняют на нее ужас. У нее очень большие уши: говоря это, она отвела в сторону волосы и показала тебе огромное мохнатое ухо.

Сжалься надо мной, вдруг сказала женщина.

Как это, прошептала ты, непроизвольно подчиняясь ей.

Вспомни меня. Сжалься.

Как мне тебя вспомнить?

Женщина наконец вытащила руку из-под мехов, которыми была укрыта.

Она протянула тебе руку, поросшую густой полуседой шерстью. Показала сжатый кулак. Раскрыла его.

На розовой ладони покоился какой-то яйцевидный затертый предмет, с трудом, но все же можно было различить, чем он был прежде. Ты скорее догадалась, нежели увидела, а-нель, что это было изображение женщины – маленькая бесформенная головка, затем шло плотное тело с большими грудями, бедрами и ягодицами, переходящими в толстые ноги с маленькими ступнями.

Фигурка была такой затертой, что казалась почти прозрачной. Изначальные очертания сгладились до яйцевидной формы.

Не говоря ни слова, она положила предмет в твою руку.

И вдруг обняла тебя.

Ты ощутила ее морщинистую и поросшую волосами кожу у своей щеки. Ты ощутила отвращение, смешанное с нежностью. Тебя ослепила внезапная непонятная боль, пульсирующая в голове, столь же сильная, как и твое стремление вспомнить эту женщину…

И тогда она откинула одеяла и мягко подтолкнула тебя так, что ты оказалась лежащей навзничь, головой вперед, и она расставила короткие волосатые ноги и издала крик, в котором смешались боль и наслаждение, в то время как ты лежала на спине, словно только что появилась на свет из живота этой женщины, и тогда она улыбнулась и, взяв за руки, притянула тебя к себе, ты увидела ее разверстое лоно, напоминающее открывшийся плод, а она притянула тебя к лицу, поцеловала тебя, облизала, высосала влагу из твоего носа и рта, приблизила твои губы к своим высохшим, красноватым, волосатым соскам, а потом повторила пантомиму еще раз, протягивая руки к своему обнаженному лону и жестами показывая, как она, легко, без усилия, достает только что родившееся тельце своими длинными руками, приспособленными для родов в одиночестве, без посторонней помощи…