Владимир Мазаев - Особняк за ручьем

Он поздоровался, оценивающе осмотрел дверь, почесал под шапкой лысое темя, хмыкнул, когда увидел новую Гошкину печь и, понаблюдав, как Нюся с отчаянным усилием ерзает по полу, ушел.

Вернулся он через полчаса и принес рубанок. Он отстранил девушку и, встав на колени, струганул рубанком по доске.

Вскоре посреди пола заблестела, как новенькая, половица.

— Вот так и действуйте, — сказал Агафонкин, стряхнул с коленей стружку и, уже отойдя к двери, добавил: — А рубанок, как закончите, принесешь, поняла?

Вечером пол белел первозданной чистотой, от него даже запахло тонким смоляным ароматом: комната словно осветилась, стала выше и просторнее.

Вторым гостем была тетя Даша.

Тетя Даша, сухонькая и быстрая, беспрестанно ахала и охала, бегая по зимнику, то осуждая «глупую затею» молодых, то давая советы, как разумней вести хозяйство. На следующий день она появилась с узлом за плечами. В узле был старенький, но чисто выстиранный половичок, графин без пробки, две тарелки, подушка и картина «Утро в сосновом бору» с инвентарным номером на раме.

— Вот тут я вам подсобрала кой-чего, может, пригодится. У вас же, у родимых, шаром покати, — оказала она и вздохнула.

Растроганная этой щедростью, Нюся не знала, как отблагодарить старушку. Гостью даже не на что было посадить. В конце концов Нюся вкатила с улицы чурбачок.

Тетя Даша, непривычно тихая и грустная, просидела на чурбачке до самого вечера, все смотрела, как Нюся, пружиня сильные загорелые икры, белит стены и потолок.

Гости из поселка зачастили.

Зашел «на свежий огонек» бухгалтер партии Илья Иваныч Кукарский — огромный, как глыба, с манерами старого джентльмена. Он церемонно преподнес молодым комнатный цветок, пророкотав:

— Цветы и дети украшают жизнь. Давайте, друзья, украшать ее общими усилиями…

И многозначительно подмигнул Нюсе.

Как-то прибежал маленький мальчик — Гошка и Нюся не знали его имени — и вытащил из-за пазухи крохотного взъерошенного котенка. Нюся схватила мальчишку на руки и поцеловала его в наморщенный нос. Мальчишка вырвался и убежал в великом смущении.

Ребята из общежития приволокли радиолу, которую Гошка наладил накануне. Он запротестовал, радиола ведь общежитская! «Не темни, старик, — сказали ему, — все знают, что она списанная». — «А как же вы?» — «А нам под гитару привычнее». — «У нас и электричества еще нет», — не сдавался Гошка. «Будет тебе электричество, — ответили ребята, — в двадцатом веке живем — не проблема три столба вкопать…»

А потом на пороге появился и сам Вася Иваныч. Он был все в том же жестяном плаще, хотя на дворе стояла сухая погода. Нюся была одна, сидела, вырезала бумажные занавески.

С хмурым начальственным видом Вася Иваныч обошел преобразившийся зимник. Для чего-то просунул голову в пустые переплеты окна, пощелкал ногтем по раме, проговорив с усмешкой: «Гошкина работа, ну-ну…» Потом, гремя полами плаща, присел на пороге и, доставая блокнот, проговорил — не то осуждающе, не то одобрительно:

— Настырные же вы ребята, честное слово!

Он тщательно написал несколько строчек, подал листок Нюсе.

— Что это? — опросила она.

— Пойдешь в кладовую и получишь, что написано. Три квадратных метра стекла и стол канцелярский. — И, подумав, строго добавил: — Стол даю напрокат, пока свой не заимеете, а за стекло заплатишь, сколько там положено…

— Спасибо, — оказала Нюся, — но мы же не просили.

— Ну и что же, что не просили! — вспыхнул всегда сдержанный Вася Иваныч. — Подумаешь, гордые какие! Что же, так и будете с голыми переплетами дожидаться зимы? Дунет дождь с ветром — и всей твоей бумажной декорации как и не было! А без элементарного стола — тоже какая жизнь? Я, предположим, к вам в гости приду, а у вас даже выпить не на чем… Не просили…

И он вышел за дверь. Но направился не в поселок, а куда-то дальше, вниз по ручью, должно быть, на буровые вышки.

С побелкой ничего не получилось. Известь оказались никуда не годной, серые неоштукатуренные стены смотрели уныло, щелястые брусья придавали жилью старческий вид.

Гошка поймал бухгалтера перед самым отлетом его в город, сунул ему десятку и попросил купить рулон обоев. Обоев Кукарский не нашел, но, решив, что ни с чем возвращаться не стоит, накупил на всю десятку бумажных изогизовских плакатов.

Гошка был рад и этому. Три стены они с Нюсей сделали белыми, наклеив листы обратной стороной, а четвертую — от пола до потолка — в плакатах.

— Третьяковская галерея, — сказал Гошка. — Вход бесплатный.

Пока зимник за ручьем стоял пустой, заброшенный, не так были приметны и его замечательные окрестности.

Но вот исчез вокруг дома бурьян, блеснули ослепительно синим окна, запахло дымком, к ручью от дверей побежала галечная дорожка; растопыренная, как ламповый ерш, поднялась над крышей антенна. Все ожило.

С северного склона сопки, у подножья которой стояла избушка, подступала тайга; над ее сизой лоснящейся спиной в жаркие дни дрожал воздух, парили коршуны. На юг уходила порубка, щедро заросшая боярышником. Осыпи горели шиповником и дикими зарослями иван-чая. Все было по-прежнему таинственным и по-новому красивым.

В свежие солнечные рассветы снизу, по ручью, зализывая валунные лбы, накатывал туман. Сначала он походил на мираж, тек жиденькими струйками над бурлящей водой; потом, взволнованный невидимым воздушным током, превращался в прозрачную вуаль, брошенную на землю. По нему можно было еще ходить, утопая по колено, словно Гулливер над облаками Лилипутии. Но уже через минуту-другую все менялось: пронизанный столбами солнца, туман дрожал и рос — рос просто из ничего, — и тогда даже тень птицы, попадая на него, разрасталась до фантастических размеров.

А еще немного — и ложбинка, и цветущая вырубка, и дом по самую антенну погружались в зыбкую белизну. Птицы не любят петь, когда туман. Может быть, потому что в тумане звуки глохнут, теряя свои оттенки.

Наступала тишина — последняя, перед началом дня.

Потом сквозь редеющее марево пробивалось солнце…

Гулко хлопала дверь; на улицу в трусах и майке выбегал Гошка. Секунду он ежился от холода, кряхтел и, дрыгая ногами, пытался сделать на руках стойку. Потом бежал к ручью, взбирался на самый большой валун и сидел на нем, скорчившись, не решаясь потрогать дымящуюся воду.

На пороге появлялась Нюся. Она в стареньком домашнем платье, которое набросила только что, на ходу, и еще не успела выдернуть из-под него косицы.

Заспанными, прищуренными глазами она смотрела вокруг и тут замечала сидящего на камне Гошку. Она крадучись бежала к ручью, с радостным визгом окатывала Гошку пригоршней воды; тот ухал от неожиданности, и между ними завязывалась водяная перепалка. В туче брызг вспыхивала радуга.