Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

Вблизи, и тем более в общении, в Иосифе Абгаровиче уже не было той таинственности, но временами в высокообразованном гуманитарии с необъятными познаниями и утонченными европейскими манерами проглядывал истинный восточный мудрец, знающий по памяти «Давида Сасунского», «Коран», «Шах-наме».

На этой встрече, устроенной ради четы Ш., хирург казался лишним, ибо как ни старался Тарле придать застольному разговору общеинтересный характер, присутствие Орбели постоянно уводило его в недоступные для Ш. области, и «главный» гость откровенно скучал. Время от времени то Тарле, то Орбели замечали это и переходили к «занимательным» темам: Тарле — к Пушкину, а Орбели — к рассказам о богатствах старинных дворцов.

После ухода хирурга Орбели немного задержался, — Тарле хотел обсудить с ним возможность устройства на работу в Эрмитаж в качестве дежурного одного из своих знакомых стариков. Затем их разговор опять переключился на давнюю и недавнюю историю. Тарле, сохранивший до конца дней своих детскую любознательность, сыпал вопросами то о ближневосточных делах во времена последних римских императоров, то о Нюрнбергском процессе, на котором в составе советской делегации был и выступал Орбели, но Иосиф Абгарович успевал управляться с каждым из них.

Затем Тарле стал упрашивать его сыграть в шахматы, однако Орбели отговорился делами и поднялся с места. Зная по собственному опыту, как азартен Евгений Викторович в этой игре при полном невнимании к планам противника, я мог себе представить возможные ситуации, которые могли возникнуть у шахматной доски, так как Орбели был неплохим шахматистом и, кстати говоря, занимался историей шахмат. Иосиф Абгарович, вероятно, тоже предвидел подобные «осложнения» и потому был непоколебим в своем отказе…

Евгений Викторович Тарле прожил долгую жизнь, подарившую ему дружбу, знакомство и многочисленные встречи с выдающимися людьми, именами которых славится культура XX века. Но в ответ на многочисленные просьбы поделиться воспоминаниями о пережитом Тарле всегда шутил, что он еще не настолько стар, чтобы писать мемуары. Так он и ушел, не написав повести о своей жизни и встречах. Лишь для нескольких имен сделал он исключение, и среди них — Иосиф Абгарович Орбели, в ком для него был олицетворен облик ученого-подвижника и представителя народа-страдальца, первой жертвы мирового фашизма: генеральной репетицией его будущих зверств и преступлений в Европе называл Тарле события в Турции во время Первой мировой войны — геноцид западных армян, потрясший весь цивилизованный мир. Иосифу Орбели посвятил Тарле свой очерк «Историк-патриот», опубликованный в Ереване уже после смерти Евгения Викторовича.

Есть в этом очерке и прекрасные слова, родившиеся в душе Тарле во время одной из встреч, подобных той, которой мне посчастливилось быть свидетелем. Пусть слова эти прозвучат еще раз.

«При его эмоциональном темпераменте ему, вероятно, случалось иной раз вспылить, но никогда я не слышал, чтобы он кого-нибудь обидел. Мы знаем, какой прекрасный товарищ — Иосиф Абгарович, и мы часто имели случаи убедиться в том, какой скромностью отличался этот в стольких отношениях выдающийся человек», — так говорил Евгений Викторович Тарле.

Мне не довелось видеть Мусхелишвили рядом с Тарле так, как видел я Орбели и Вавилова, не довелось ощутить в общении теплоту их дружбы, но по воле случая отблеск ее пал и на меня.

Необычайно уважительные и, пожалуй, восторженные отзывы Тарле о Мусхелишвили мне приходилось слышать не раз. Знал я и то, что Тарле бывал в Закавказье, скорее всего гостил у Мусхелишвили, но в последние годы жизни Евгения Викторовича они по большей части встречались лишь на собраниях Академии наук.

Лет двенадцать спустя после смерти Тарле мне предстояла поездка в Тбилиси по делу, в успехе которого я не был уверен. Узнав о моем беспокойстве и о том, что дело связано с академическим институтом, один мой знакомый, хорошо знавший Николая Ивановича и помнивший о дружеских узах, связывавших его с Тарле, сказал, что волноваться мне нечего, ибо я, в случае чего, всегда смогу обратиться к самому президенту Академии наук Грузии. Я ответил, что не сделаю этого.

— Почему? — удивился мой знакомый. — Насколько мне известно, на Кавказе никогда не считалось зазорным быть родственником знаменитого и уважаемого человека.

Поскольку я все же не представлял себе, как можно зайти в президиум Академии и отрекомендоваться чьим-то родственником, мой знакомый сам отрекомендовал меня в записке.

Мои опасения оправдались, трудности оказались непреодолимыми, и я, скрепя сердце и ради дела, с большим нежеланием отправился на тихую улицу, на которой располагался президиум Академии наук Грузии.

Секретарша взяла мой конверт и при первой же возможности занесла его в кабинет.

— Николай Иванович просит вас минуту подождать, — возвратясь, сказала она.

Затем из кабинета один за другим вышли несколько весьма солидных и серьезных пожилых мужчин, каждый из которых внимательно меня оглядел. А за ними на пороге показался хозяин, жестом пригласил меня войти. Я проследовал к столу и принялся смущенно и потому довольно путано объяснять, кто такой Тарле, кто такой я, и тому подобное.

Мусхелишвили остановил меня:

— Я утратил молодость и еще многое другое, — усмехнулся он, — но сохранил память, особенно о тех, кого не хочу забывать!

После нескольких обязательных вопросов он попросил изложить суть дела, выслушал, внимательно посмотрел предложенную мной сводку формул, сказал, что ничего сложного в проблеме не видит, и только после этого стал писать записку в интересовавший меня институт.

Закончив писать, перечитал записку, но задержал ее в своей руке и сказал:

— Я сейчас нахожусь в самом тяжелом положении, в которое может попасть грузин: я должен пригласить вас к себе, и мы обязаны провести вечер вместе, вспомнить о дорогом Евгении Викторовиче, но меня уже нет, вы застали меня совершенно случайно — я сегодня же отбываю в Москву на общее собрание Академии. Все, что могу сейчас сделать, это — позвать человека, которому я доверяю, и попросить его быть при вас, чтобы вы не чувствовали себя одиноким в Тбилиси, чтобы вам был показан город, чтобы за столом вам было от кого услышать и было кому сказать хорошие слова…

Я поблагодарил Николая Ивановича и заметил, что мне, увы, тоже пришло время покинуть Тбилиси.

— Ну что ж, тогда в следующий раз — обязательно!

Когда я в следующий раз приехал в Тбилиси, Мусхелишвилн уже не было в живых. Я стоял на горе Давида и смотрел на этот вечный и прекрасный город, пытаясь угадать, под какой из красных крыш, таких одинаковых, если смотреть на них сверху, состоялась моя первая и последняя встреча с Николаем Ивановичем Мусхелишвили, встреча, на которой незримо присутствовал и Евгений Викторович Тарле.