Лео Яковлев - Штрихи к портретам и немного личных воспоминаний

Несколько встреч Сталина с Тарле состоялось в годы войны. Тарле не вел записей и восстановить их трудно, но некоторые приближенные Сталина считали его негласным консультантом «вождя» и даже его близким советником. Об этом, в частности, говорил в 1969 году Хрущев съемочной группе документалистов (сообщил И. Ицков). По воспоминаниям Хрущева, Сталин ссылался на мнение Тарле при введении новой воинской формы и погон, а также при обсуждении церемонии парада Победы. Есть косвенные указания на то, что Тарле, будучи членом комиссии по послевоенному устройству Европы, готовил для Сталина обоснование новых границ в Европе. Мнение Хрущева отчасти подтверждает американский писатель и историк Г. Солсберри, автор «Неизвестной войны» и других книг. Известен также крах очередной попытки устранить Тарле из исторической науки, предпринятой его притаившимися врагами. Однако на совещании в ЦК партии, специально для этого ими созванном, присутствовавшие там Щербаков и Маленков не проронили ни слова, и их молчание показало противникам Тарле, что и на этот раз им не удастся избавиться от талантливого семидесятилетнего старика, открыто пренебрегавшего «марксистско-ленинским подходом» к важнейшим проблемам истории.

Всю войну Тарле, несмотря на возраст и болезни, мотался с лекциями по оборонным центрам страны и в прифронтовой зоне. Его лекции собирали толпы народа. Особой популярностью он пользовался в офицерской среде, чему способствовали, вероятно, слухи о его близости к Сталину. Во всяком случае, маршалы приглашали его на свои фронты. Его записки на скромных личных бланках, где в левом углу мелким шрифтом было напечатано «Академик Евгений Викторович Тарле», открывали многие двери и решали многие вопросы в империи, и он помогал всем, кто мог до него дойти. Его голос и слово звучали на заграницу. Его книги расходились по всему миру и становились бестселлерами в союзных странах. О них писали оторванные от Родины Н. Рерих и Н. Берберова. Как высшую награду принял он известие о том, что гитлеровцы включили его в число лиц, подлежащих немедленному уничтожению после победы 3-го рейха.

В то же время развитие событий внутри страны начинает все сильнее тревожить Тарле. Он улавливает определенную систему в распространявшихся под видом «слухов» антисемитских высказываниях, анекдотах и дезинформации, хорошо увязанных с официальным умолчанием истинного положения дел. Как человек, привлекавшийся к работе в комиссиях по расследованию немецких зверств, он хорошо знал масштабы уничтожения евреев — женщин, детей, стариков на оккупированных территориях. Знал он и о количестве евреев в действующей армии. На фронте погибли два его племянника. Поэтому он весьма болезненно воспринимал разговоры о том, что все «они» уехали в Ташкент и там прячутся от армии.

В уже заметных тенденциях внутреннего развития Тарле видел признаки надвигающихся будущих кризисов, и он при всей своей перегрузке все-таки завершает второй том «Крымской войны», пытаясь содержащимися в ней прозрачными аналогиями между николаевской и сталинской эпохами дать понять Сталину и его окружению, что народный героизм в годы испытаний не снимает вопроса о необходимости реформирования режима. Но Сталин намека не принял. Может быть, потому, что это классическое историческое исследование было написано не так занимательно, как созданные Тарле исторические биографии.

Когда закончилась война, «товарищ» Сталин сказал:

— Надо, чтобы Тарле рассказал об участи трех агрессоров — Карла XII, Наполеона и Гитлера.

Естественно, что Академия наук сразу же включила эту работу в свои планы, а издательство прислало академику договор. Были сразу же высказаны пожелания, чтобы Тарле начал с последнего агрессора. Однако Тарле настоял на хронологической последовательности и начал работу над историей Северной войны, используя это время для убеждения руководства в том, что историю Великой Отечественной писать еще рано и что для этой цели должен быть создан специальный институт. Но все его аргументы, передаваемые «вождю», разбивались о желание Сталина иметь, наконец, книгу о себе, написанную всемирно известным, и что особенно важно, «буржуазным» историком — автором «Наполеона». Боясь, что Тарле от этого поручения… сбежит, Сталин ограничивает его зарубежные поездки странами, находящимися по «нашу» сторону «железного занавеса», и знаки отличий, сопутствующие почетным званиям иностранных академий и университетов, он получал в посольствах Норвегии, Англии, Франции и др. стран.

Эти личные осложнения в отношениях с правителем империи развивались на фоне процессов, не вызывавших оптимизма.

Первые признаки надвигающихся расправ уже дали о себе знать волной погромов, прокатившихся по Польше и другим территориям, находившимся под контролем русских войск. Хорошо осведомленный о положении в «верхах», в Москве и Питере, Тарле хочет иметь представление, как глубоко проказа антисемитизма разъедает страну, и его первый вопрос к прибывающим из провинции — об антисемитизме «на местах».

Никогда не создававший своего окружения по национальному признаку, в послевоенные годы Тарле начинает более внимательно относиться к приходящим в науку евреям. В остальном жизнь его остается прежней: он не стесняет себя «правилами примерного поведения», принятыми в империи, в его квартирах — московской и питерской бывают «нежелательные элементы» — люди, ущемленные в правах — с запретом находиться в этих городах, и даже иностранцы, ведет телефонные разговоры на всех европейских языках, задавая работу «слухачам», посещает посольства и консульства, давая согласие на приглашение без согласования в «компетентных органах». Получая в МИДе на просмотр «вражескую прессу» (он предпочитал западногерманскую, которая наиболее оперативно доставлялась в Москву), он не прятал ее, как «положено», давал посмотреть гостям и только просил не уносить. «А то мне попадет!» — говорил он, смеясь.

Ему не надо было слушать «голоса» — французскую, немецкую, английскую, итальянскую и испанскую речь он воспринимал на слух и спокойно говорил об услышанном. Попадая к нему, я ощущал себя в свободном мире, вернее, на островке свободы среди вязкого болота рабства и страха.

Первой ласточкой будущих событий стали печально известные постановления по вопросам культуры. Как всегда, идеологические бдения вызвали волну наказаний. Пока что они носили интернациональный характер, но почему-то «виноватых» евреев в массе оказывалось больше. Такая же картина повторилась в лысенковских «разборках» биологов. И здесь почему-то профессора-евреи оказывались более зловредными «вейсманистами» и «морганистами», чем представители «коренных» национальностей, и их фамилии чаще звучали в обличительной прессе и по радио. А доброжелатели объясняли народу: смотрите, сколько «их» окопалось на теплых местах и еще гадят!