Рассел Хобан - Мышонок и его отец

– Вперёд! – скомандовал Квак.

Потрёпанные заводяшки налегли на кабестан; лески заскользили со скрипом по блочку для бельевой верёвки, укреплённому на сигнальном мостике, туго натянулись и задрожали, как только крючки впились глубоко в древесину кровли кукольного дома. Платформа в ветвях дуба слегка приподнялась, но крепления выдержали; перекладина пришла в движение, и медленно, виток за витком, лески стали наматываться на палку – барабан кабестана.

– Он уже на подходе! – крикнул гадальщик и подставил плечо под перекладину.

Выпь, так и не покинувшая своего поста на дозорной башне, ещё крепче вцепилась когтями в парапет и захлопала крыльями, чтобы удержать равновесие: кукольный дом уже скользил по площадке к железнодорожным путям. На мгновение он застыл на краю, накренился и по широкой дуге качнулся к сигнальному мостику под хоровое стенание всех засевших внутри крыс. Держащийся теперь только на лесках, что тянулись через блочок для бельевой верёвки, дом завис прямо над путями, и в тот же миг паровоз товарняка нырнул под сигнальный мостик.

– КРЫСЫ, ПРОЩАЙТЕ! – взревел Квак и потянул за леску, прицепленную к крыльцу кукольного дома. – ПРЫГАЙТЕ, КРЫСЫ! – повелительно возгласил он.

Дом резко качнулся, флажки и вымпелы заполоскались под напором воздуха от мчащегося товарняка. Выпь снялась с дозорной башни. Крысы градом посыпались изо всех окон и дверей, с грохотом приземляясь на крыши тарахтящих внизу вагонов.

Оправляясь понемногу от падения, сливки крысьего общества – и седые ветераны со своими жёнушками, и красотки с джентльменами, и вдовы с тощими богемными кавалерами, и нувориши с наёмными громилами, и вся золотая молодёжь – стояли на крышах вагонов, устремив изумлённые взоры на свалку, а та уже скрывалась за поворотом колеи и таяла вдали за пеленой осеннего тумана.

Сойка, к немалому своему смущению, подоспела к месту событий слишком поздно и пропустила главную сцену, но отчиталась о происшедшем, как всегда, чётко и кратко:

– ОТГРУЗКА КРЫС ЗАВЕРШЕНА! – объявила она всему миру и на том успокоилась.

– А теперь, – сказал Квак, когда восторги на дубе чуть поутихли, – надо вернуть наш кукольный дом на площадку. И не забыть прибить его гвоздями, да поживее.

Не теряя времени зря, выпь и зимородок принялись за работу.

– У нас всё получилось! – воскликнул мышонок-отец. – Мы вынесли всё, мы сразились с врагом и отвоевали свою территорию!

– Ага, щас! – донеслось снизу. – Раскатал губу!

Сжимая в лапе отравленное копьё, Крысий Хват устало вскарабкался на платформу и обвёл взглядом маленький отряд.

– Мы почти победили! – всхлипнул мышонок-сын и расплакался, не в силах больше храбриться.

– Почти! – шёпотом откликнулся отец. – Прощай, сыночек!

Слониха стояла у него за спиной; он чувствовал на себе взгляд её единственного глаза. Молча он простился с нею и молча принял её безмолвный ответ, а Крысий Хват, подобрав открывалку для пивных банок, уже приближался к малышу.

Квак завертел головой в поисках чего-нибудь тяжёлого, но камни для катапульты кончились. Тогда он схватил первое, что подвернулось, – счастливую монету, – уложил её на ножки осла, служившие мышонку-отцу вместо рук, и торопливо взвёл пружину.

– Держите меня! – шепнул отец. – Не отпускайте пока!

Впервые этот день принёс Крысьему Хвату, над чем посмеяться.

– Да, да, держите его! – радостно поддакнул он, пересек платформу и уставился сверху вниз на отца, стоявшего спиной к ветке, к которой был привязан. – Держите героя! – ухмыльнулся Крысий Хват. – А не то он мне сделает больно! – Оскалившись, он навис над отцом и занёс открывалку. – Когда-то я хотел расколошматить вас вдребезги, тебя с твоим сопляком, – прошипел он. – Но теперь мне этого мало. Я не успокоюсь, пока не расшвыряю ваши потроха на все четыре стороны – всё до последней треклятой шестерёнки, до последнего паршивого ошмётка вашей занюханной жести! И тогда посмотрим, кто из нас «падёт» – вы или Крысий Хват!

Отец бросил взгляд на лежащую у него в руках монету. «ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!» – молча напомнила ему надпись. Остриё открывалки упёрлось ему в корпус; отец поднял взгляд и встретился глазами с Крысьим Хватом.

– Пуск! – скомандовал он гадальщику.

Пружина развернула тугие кольца. Ослиные ножки, заменявшие отцу руки, взметнулись, и медная монета сразила врага наповал. Она угодила ему прямо в рот, вышибив зубы, и Крысий Хват вверх тормашками полетел с платформы. Выпь и зимородок, спешившие на подмогу друзьям, только успели заметить, как он пересчитывает ветки головой, а следом сыплются листья и зубы.

И воцарилось молчание. Затем снизу донёсся душераздирающий вой, леденящий душу крик безысходного отчаяния.

– Мои фубы! – рыдал Крысий Хват. – Это конеф! Мне крыфка! Фто я теперь буду делать беф фубоф?!

Он повернулся и заковылял в сторону свалки – сломленный духом, терзаемый болью в челюстях и унося с собой счастливую монету, что стала его погибелью.

Эта безраздельность, эта потрясающая окончательность победы лишила весь отряд дара речи. Но вот у хромого, безглазого, заплесневелого козлика вырвался тоненький жестяной смешок. Трёхногий медвежонок ржаво хихикнул и зашёлся рыкающим хохотом. И вскоре уже всю компанию – и заводяшек, и гадальщика, и зимородка, и выпь – захлестнуло безудержное веселье, и отзвуки их буйного смеха еще долго гуляли по склонам мусорных гор и холмов из консервных банок.

Испуганные ласточки вспорхнули с проводов над железнодорожными путями, точно ноты, вдруг решившие покинуть нотный стан. И вся свалка, от долины мусорных костров до главной улицы и умолкшей карусели, услышала этот смех и поняла, что Крысий Хват повержен.

Но мало-помалу, писк за писком, скрип за скрипом, вздох за вздохом, веселье улеглось, и вновь наступила тишина. Слониха, всё ещё впряженная в кабестан во главе бывших фуражиров, смотрела в спину мышонку-отцу, и глаз её сверкал блеском изумления. Последний виток пружины развернулся в недрах её механизма, хрипло мурлыкнув. Перекладина кабестана со скрипом сдвинулась ещё на дюйм, и слониха вплыла в поле зрения отца. Она хотела что-то сказать, но чувства переполняли её, и произнести это удалось лишь со второй попытки:

– Отлично сработано, сэр! – выпалила она и разразилась рыданиями – такими могучими, что платформа под ней затряслась и все заводяшки задребезжали.

– О, нет! – вскричал мышонок-отец. – Не надо плакать, моя милая… о, прошу прощения! Я хотел сказать «мадам»… Я не в силах видеть ваши слёзы! Будьте счастливы, дорогая! Мы же наконец победили! Все наши страдания позади!

– Я… я… так… счастлива! – выдавила слониха и зарыдала ещё громче прежнего.