Пол Теру - Моя другая жизнь

Я отважился задать вопрос:

— Что же все-таки произошло с ролью, которую ты мне предлагала?

— А, роль Писателя? Питер нашел кого-то подходящего. Поначалу, правда, он имел в виду тебя. Думаешь, ты бы справился?

На какое-то мгновение жизнь покинула мое тело, я застыл, одеревенел, трубка чуть не выпала из онемевших пальцев. Но потом, словно извергнув из своей души отраву и ощутив свободу, я ожил и почувствовал себя пристыженным и обманутым.

— Нет, — ответил я.

— Я припасла для тебя историю.

— Да?

— Тут на днях Дикки Белфорд устраивал вечеринку в нижнем белье, — начала Эриел. — Обычное дело, гости должны были явиться в исподнем, иначе бы их не впустили. Мы-то все знали, что затевается, и, естественно, подготовились. Но кое-кто попытался провалить это мероприятие — и тут-то началось самое интересное. Первыми прибыли провинциальные смельчаки. Смеяться они перестали, едва переступив порог. Их живо сграбастали два дюжих черных вышибалы с проволочными вешалками в руках. «Снимайте одежду или убирайтесь». Они убрались. Затем явился важный итальянский чиновник, страшно богатый, со своей девицей. Та была уже без платья. Итальянец не думал, что правило распространяется на мужчин. Черные парни кинулись к нему с вешалками из проволоки. «Раздевайтесь». Жаль, ты не видел его в длинных трусах… А волосатая грудь, а тощие ноги! Вид у него был абсолютно убитый. Что скажешь?

— Забавно.

— Ты думаешь, это глупо.

Нетривиальный и смешной эпизод, но какое отношение он имел к тому, о чем я пишу? История показалась мне непригодной для использования — как и другие: про голландскую чету, про жертву подарков. Быть может, я лишь потому с готовностью выслушивал чужие рассказы, что они убеждали меня в реальности собственных сочинений. Я всегда жаждал услышать еще и еще, словно эти «случаи из жизни» скрывали в себе неожиданный смысл, который я надеялся постичь потом, позже. Это как с притчами: чтобы их понять, я должен был сначала сам пережить нечто подобное.

По тому, как усаживаются посетители, особенно интервьюеры, обычно нетрудно угадать, сколько времени они намерены у вас провести. Мисс Эррил Джинкинс — имя, вероятно, настоящее — медленно погрузилась в кожаное кресло с подлокотниками, стоявшее у окна гостиной моего номера люкс в сиднейском отеле «Риджент» и, пока погружалась, не вымолвила ни словечка. Она была высокого роста и пропорционально сложена; уронив свое тело на мягкое сиденье и скрестив ноги, она будто навсегда припечатала себя к этому месту. Кресло не замедлило отозваться — прогнулось и насторожилось, но быстро успокоилось, издав короткое одобрительное ворчание.

Мисс Джинкинс производила впечатление строго и довольно изящно одетой женщины, но, едва она села, строгое ее одеяние словно подмигнуло мне, и я с изумлением обнаружил, как ловко меня провели. Темная блузка мисс Джинкинс была полупрозрачной и позволяла теням прихотливо скользить по скрывавшимся под тканью изгибам; юбка имела разрез до самого бедра, во всю длину обнажавший ее стройную ногу.

Было что-то смутно-подозрительное в ее имени, как, впрочем, в очень многих австралийских именах, наводивших на мысль о преступниках или каторжниках. Она была элегантная женщина, но слова «Эррил Джинкинс» попахивали старинным написанием с грубыми орфографическими ошибками и намеками на злодеяние.

— Я вам помешала, — сказала она. — Пишете домой?

Шустрая, однако, особа. Успела заметить начатое письмо, лежавшее в противоположном углу комнаты возле конверта с маркой. Это меня встревожило.

— Да. Я уже бог знает когда уехал.

— А разве вы не в разводе? Я где-то читала…

— Читать вы могли что угодно, но это ложь. Я женат и счастлив в браке. — Стоило этим словам вылететь у меня изо рта, как я уже обругал себя за них. Экое самодовольство! И еще я подумал с суеверным страхом: кто это услышал?

Эррил Джинкинс вытащила свой диктофон: она держала его в руке, как маленький бутерброд, она поставила его на стол между нами, она улыбнулась, она устремила взгляд куда-то поверх моей головы, хотя ничего увлекательного не могла там увидеть, она захлопала ресницами… Меня ужаснули ее медлительность, нарочитая неспешность. Улыбка этой женщины тоже внушала тревогу. Улыбка словно предупреждала: сейчас прозвучит щекотливый вопрос.

— Не возражаете, если я воспользуюсь вашими удобствами?

Мне стало противно; противна была ее манера задавать вопросы, противны сами слова… И почему она не спросила разрешения перед тем, как с такой бесцеремонностью усесться в кресло?

— Прямо по коридору, — объяснил я, пока она неторопливо выбиралась из кресла. Стоило ей встать и сделать шаг в сторону двери, как полы юбки прикрыли обнаженное бедро. Интересно, почему так возбуждает цоканье женских каблучков по натертому полу?

Я подошел к дальнему окну, где на треножнике была укреплена зрительная труба, наведенная на здание оперного театра, укоротил фокус и нацелил трубу на залив, на толкучку на набережной. Я стоял и глядел, как люди покупают билеты, садятся на паром, удобно устраиваются. Какой-то мужчина расположился на скамье на солнышке, держа бутерброд в одной руке и книгу в дешевой мягкой обложке в другой. Он с аппетитом ел и читал. А я подумал: хорошо бы мне быть этим одиноким, довольным жизнью человеком, и спросил себя, чего ради я торчу тут с этой женщиной.

Сколько раз случалось: интервьюер задает банальные, наводящие скуку вопросы и вдруг обмолвится о чем-то таком, от чего буквально цепенеешь.

Журналистке из Сан-Диего муж привел на ночь здорового светловолосого серфингиста — в качестве презента по случаю сорокового дня ее рождения. Крошечная и весьма некрасивая старая дева в Денвере, готовившая обо мне статью, похвасталась, что перепробовала все наркотики, какие есть на белом свете. «А еще время от времени я балуюсь „кислотой“».

Тридцатилетняя репортерша из Хьюстона вспоминала, как в первые годы замужества устраивала вечеринки с кокаином, частенько переходившие в оргии; в итоге она то и дело оказывалась в постели с двумя мужчинами, одним из которых был ее муж. «Ну, теперь-то жизнь совсем скучная. В том смысле, что у нас дети, дом, долги». Диктор на радиостудии бросил жену и троих детей ради мужчины, с которым уехал в Тусон. Женщина из Чикаго развелась с мужем-юристом из-за того, что тот решил стать водопроводчиком. Балтиморская радиожурналистка оставила мужа с тремя детьми и последовала в Канаду за толстым индийским гуру-травником. Глупо ухмыляющаяся девица в Канзас-сити рассказала мне, как ее брат по прозвищу «Сало» одновременно занимается любовью с матерью и дочерью, и, когда я недоуменно поднял брови, пояснила: «Попеременно».