Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Долмушики уже ходили, скоро наступит рассвет.

Ночной охранник у входа в «Конкордию» сделал вид, что их не заметил, лишь подмигнул им и отвернулся. Они проскользнули в ворота, скоро она уже спала, а проснулась с каким-то идиотским чувством, будто все кончено и больше уже никогда и ничего не будет. Ее ломало от недосыпа, надо было идти на завтрак и потом приступать к этим ежедневным играм с отдыхающими, улыбаться, разговаривать, опять улыбаться, хотя хотелось одного, остаться в постели, повернуться на живот, обнять подушку, уткнуться в нее и зареветь.

Но пришлось встать и пойти.

Лучше бы она этого не делала. После завтрака, когда настала ее очередь идти на пляж и обходить загорающих и ленивых постояльцев, отмахивающихся от нее в этот предполуденный час, как от мухи, что мешает наслаждаться всеми прелестями отдыха у моря, Марина вдруг увидела Озтюрка. На нем висла крашеная белобрысая девица из Красноярска, приехавшая в отель всего пару дней назад в компании с еще одной девицей, только уже черненькой.

До этого они не отползали от бассейна, разве что делали несколько шагов в сторону бара. Кокетничая и посмеиваясь, брали у Махмуда, красивого бармена в белой рубашке и черных брюках, по очередному коктейлю, да так и проводили время. Лишь во время обеда оставляли свои лежаки, но потом появлялись опять, жирно намазанные кремом от загара и уже хорошо поддатые, плюхались в бассейн, опять пили коктейли, в общем, отдыхали, как и большинство соотечественниц и соотечественников.

Марина насмотрелась на им подобных. Иногда ей становилось стыдно, но потом она вспоминала родину, и стыд исчезал, все было естественно, иначе и быть не могло, вырвавшись из всех этих богом забытых городов, сложно не пойти в отрыв, даже жители столиц, и те сходят с ума, а что остается другим?

Порою ей было неловко, что остальные над русскими посмеивались, хотя не над всеми. Были нормальные, иногда даже улыбающиеся и говорящие на английском или французском, но таких было мало, сейчас же она просто была готова убить любую русскую, да и любого турка.

Первым нельзя верить, она знала это еще с тех пор, как лучшая подруга переспала с ее парнем, хотя в родном городке мужиков много, а вот нормальных парней нет, нефтяники ищут там другое, не женщин, а деньги. Больше всего ее поразила реакция подруги, когда, войдя в комнату, Марина увидела их в одной постели.

— Ну и что? — сказала та.

А потом вдруг добавила:

— Если хочешь, присоединяйся к нам!

С тех пор они не виделась. Подруга, как и тот Маринин парень, давно числились под графой «бывшие», но осадок, горькая мерзость во рту, ощущение нечистоплотности остались. Может, именно от этого она и сбежала сюда, в райское место, когда-то именовавшееся Мюсгеби?

Туркам верить тоже нельзя. Они лживы, она убедилась в этом сама сегодня. Кто заставлял Озтюрка говорить ей вчера нежные слова, танцевать с ней, чувствовать себе королевой?

В Марину как бес вселился, такого с ней еще никогда не было. Если мир похож на зеркало, то сейчас оно расколото. С неба падают блестящие осколки, только амальгама покрыта множеством мельчайших трещинок, и, как ни вглядывайся, невозможно увидеть истинную картину того, что было вчера, все изменилось, стало другим, даже лицо Озтюрка выглядит ужасно, не говоря уже о его спутнице с размалеванными глазами вампирши и выпирающими изо рта клыками.

У подруги тоже были такие. Когда Марина смотрела, как они бесстыдно лежат на кровати, даже не натянув на себя одеяла, то под ослепительным электрическим светом вдруг разглядела, что из уголков рта у нее выступают длинные, желтоватые клыки, с которых капает кровь. И рот весь был в крови, как у волчицы после охоты. А у него на шее был хорошо заметен след укуса, и был он какой-то другой, с отсутствующим лицом мертвенно бледного цвета, то ли жертва, то ли сообщник, трудно вспомнить сейчас.

На шее Озтюрка тоже заметны следы, она это хорошо видит. Если поднять с земли осколок с не успевшей потемнеть амальгамой и поймать в него луч солнца, то она может ослепить их и проскользнуть невидимой. Вот чего она хочет больше всего, стать невидимой, исчезнуть, проникнуть за разбитое зеркало, где можно пересидеть, переждать нагрянувшее унижение. Хорошо, что он сам отказался вчера от ее тела, сейчас бы она не смогла пережить этого, пусть и звучит подобное смешно.

А так лишь исчезнуть, скрыться, сбежать.

Через час она была в Бодруме. Город, который обычно вызывал восторг, стал вдруг чужим, наполненным обидой и слезами. Уже наступила жара, хотя безумные отдыхающие лениво бродили вдоль набережной, сидели в кафе и ресторанчиках, толпились у входа в замок, который всегда казался Марине чем-то таким, что скрывает в себе множество тайн. От этого ей становилось не по себе, каменные стены будто пришли из зазеркалья, принеся с собой напоминание об иных временах, намного более жестоких, чем то, в котором ей выпало жить.

Она ни разу не осмелилась пройти сквозь его ворота. Да и не было времени. Оно появилось сейчас, но зеркало ведь уже разбилось, а значит, мир стал другим. Можно, конечно, пойти по лавкам и найти новое, у нее есть с собой деньги, должно хватить, но как правильно задать вопрос продавцу, который еле-еле говорит по-английски, скажите, у вас тут нет такого зеркала, в котором я могла бы увидеть свою другую жизнь?

Опять слезы, сегодня она плачет и плачет. Проходящий мимо пожилой турок что-то ласково говорит ей, но она ненавидит и его. Нет, она зря остановила свой бег, надо продолжать, вот море, в нем острова, добраться и затеряться, и чтобы ее никто и никогда не нашел!

Катера ходят весь день, проще всего добраться до Черного острова. Марина встает в очередь у пристани, впереди пара смешливых англичан, позади то ли французы, то ли бельгийцы, они живут все еще там, за зеркалом, в другом мире, где солнце и жара, ветер с моря несет прохладу и все кажется восхитительным, как и ей прошедшей ночью.

Внезапно она понимает, что больше не может плакать.

Брызги морской воды попадают на лицо, неужели они заменяют ей слезы?

На катере до острова всего минут десять, ну, может, пятнадцать. Вот они уже у пирса, она поднимается по качающемуся трапу и думает, что все же она жуткая трусиха, вдруг трап сейчас сломается и она упадет в воду?

А может, правильно это называть не трап, а сходни? С отцом они часто играли в слова, если она не вернется, то трудно представить, что с ним будет, хотя и мать тоже будет реветь белугой, почему так говорят, что это значит?

Белуга реветь не может, ведь это рыба, если бы она была сейчас дома, то спросила бы об этом отца, он точно знает, он всегда знает ответы на все вопросы, но если спрашивать, то о другом.

О зеркале, можно ли склеить его обратно и что она в нем увидит.