Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл

– Я не знаю, что на меня нашло, Уилл, – заговорила она, по-прежнему отводя взгляд, разглаживая складочку у талии, одергивая воротник. Голос глухой, мертвый. – Freikorper Kultur, разновидность терапии, а оказалось все так ужасно, так ужасно… – ее голос пресекся. Глаза наполнились слезами.

Уилл остановил ее. Взял за руку – на этот раз ласково, очень ласково.

– Не будем говорить об этом, – произнес он, задыхаясь. Деревья склонялись над ними, похожие на необычных живых существ – руки, пальцы, листья. – Мы никогда не будем говорить об этом, никогда, – повторил он и повел ее по тропе, прочь из леса.

В эти же минуты на другом конце Бэттл-Крик Чарли Оссининг, горестно съежившись, сидел на крыльце белого с серым деревянного особняка шерифа Уильяма Фаррингтона. Его, как и всех остальных, согревало солнышко, но Чарли едва ли это замечал. Его руки были скованы спереди наручниками, голова склонена, словно в молитве, он упорно глядел себе под ноги и видел только толстые черные подошвы ботинок двух помощников шерифа, стоявших по обе стороны от него, и муравьев, медленно ползших по ступеньке. Минута уходила за минутой, Чарли все глубже погружался в себя. Он мог думать только о побеге, и его разум, и тело были сосредоточены на этом, вопреки всем обстоятельствам, вопреки полной невозможности спастись. Если бы только помощники шерифа, мужчины с открытыми лицами, смущенные, кажется, почти так же огорченные этой ситуацией, как и он сам, отлучились на минутку, выпить чашечку кофе, отведать пирога с ревенем у миссис Фаррингтон… Чарли смотрел на черные ботинки, смотрел на муравьев, а видел – как он мчится прочь, перепрыгивает через ограды, сворачивает в темные переулки, только ветер свистит в ушах, и все – Бэттл-Крик, «Иде-пи», Келлог, миссис Хукстраттен – все, что случилось с ним, остается далеко позади. Он едва не вскочил на ноги, но сдержался – у него будет в лучшем случае один-единственный шанс. Главное – не упустить его.

Шериф Фаррингтон за дверью внутри дома разговаривал по телефону, договаривался о транспортировке Чарли в тюрьму графства в Маршалле. Это место было хорошо знакомо Чарли благодаря общению с Джорджем: две камеры без окон, тяжелые железные двери, грохот которых объявляет окончательный приговор. Он слышал голос шерифа, спокойный, с деревенской растяжечкой. Помощники шерифа не произносили ни слова.

Когда Чарли наконец поднял взгляд – от скуки и томления, а также потому, что, вопреки безнадежному выражению, которое он сохранял на лице, чтобы усыпить бдительность своих стражей, он все же не хотел упустить какую-либо неожиданную возможность, – первое, что он увидел, было лицо мальчика, смотревшего на него из соседнего двора. Мальчику было на вид шесть или семь лет, его нарядили в чистую белую накрахмаленную рубашку, вельветовые брючки до колен и в курточку из того же материала. Когда Чарли поднял взгляд, мальчишка не отвел глаза, и это опечалило преступника, унизило его так, как не удалось и самому Келлогу. Во что он превратился – в ярмарочное чудище, выставленное напоказ? Чарли отвернулся, вспоминая, как сам он в этом возрасте вместе с друзьями спешил в воскресный день после церковной службы к тюрьме, поглазеть, как выпускают подобранных за субботнюю ночь пьяниц – как упоительно и страшно было подобраться поближе к этим падшим созданиям, к этим преступникам, пошатывающимся, с отросшей за сутки щетиной, в провонявшей одежде, моргающим от дневного света. А теперь он сам превратился в нечто подобное.

Прошел час. Еще один. Шериф уже не разговаривал по телефону. В доме воцарилась тишина. Чарли заподозрил, что начальник решил вздремнуть. Дважды на пороге показывалась миссис Фаррингтон, с толстыми щиколотками, с обрюзгшим лицом, сведенным подозрительной гримасой, и предлагала полицейским «стаканчик холодной воды» и «стаканчик холодного лимонада» – и то и другое было принято с благодарностью. Наконец, примерно в четыре часа – Чарли мог только угадывать время, полицейские давно отобрали у него и часы, и чековую книжку, и кольца – к краю тротуара у дома подкатила открытая повозка, запряженная парой костлявых, однако норовистых с виду коней.

В тот же момент дверь особняка распахнулась и оттуда вынырнул шериф Фаррингтон. Он на ходу ухватил Чарли за руку, будто подобрал ведро по пути к колодцу, оторвал его от крыльца. Небольшой группкой они проследовали через лужайку перед домом: Чарли с шерифом впереди, помощники спешили следом.

Человек, державший поводья, был одет в ветхий пиджак, протершийся от старости по швам; на голове у него красовался цилиндр. Скорее всего, фермер, нарядившийся ради праздника. Он мрачно ьзирал на всю компанию из-под надвинутого на лоб головного убора.

– Айзек, – приветствовал его шериф, кивнув при этом головой, и возница, соблюдая ритуал, ответил кратко и односложно, также кивнув при этом:

– Билл.

Шериф подсадил Чарли на край повозки, тот из помощников, лицо которого напоминало зад одного из существ, чье пребывание более уместно на пастбище, подтолкнул Чарли в спину. Фаррингтон поднялся на козлы рядом с кучером, оба помощника вскарабкались в повозку, уселись рядом с Чарли на солому и вытянули ноги, вздыхая от удовольствия. Экипаж тронулся. Когда они отъезжали от дома, Чарли перехватил взгляд соседского мальчика – неподвижный, пристальный, терпеливый.

Над головой мелькали кроны деревьев. Тень гналась за ними по пятам, солнце то скрывалось в ветвях, то выглядывало вновь. На улицах пустынно, и слава богу. Как хорошо Чарли знал такие улицы, солидные спокойные ряды свежеокрашенных домов, мирную, размеренную жизнь в них. Он хотел для себя такого же благополучия, хотел иметь «даймлер», бильярд, женщину, похожую на Элеонору Лайтбоди – и что в этом дурного? Разве это преступление?

Повозка то наклонялась вперед, то запрокидывалась назад, скрипя рессорами, один раз Чарли основательно ударился копчиком и постарался переменить позу. Скованные руки мешали ему. Полисмены задремали. При одной мысли о том, что ему предстоит, Чарли почувствовал спазмы в желудке. На один страшный миг все представилось ему въявь: законники в маскарадных костюмах, разъяренные свидетели, тюремный сумрак, пустой и затхлый мир, ждущий его после отбытия срока. Кто поможет ему? Кто о нем вспомнит? Миссис Хукстраттен? Нет, на тетушку надежды больше нет, это очевидно. Он вспомнил, каким сделалось ее лицо в тот миг, когда она его предала, отреклась от него, отдала на заклание, словно их ничего не связывало, словно все общие воспоминания обратились в дурной сон. Ему не следовало лгать ей – теперь Чарли это понимал. Он должен был с самого начала, в тот самый момент, как она вышла из поезда, рассказать ей правду и возложить вину на Бендера.