Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл

Мисс Манц прикрыла губки хорошенькой зеленой ручкой и хихикнула. Уилл кисло улыбнулся, захрустел хлебцем.

Когда он жевал второй кусок, а желудок уже превратился в Везувий, на плечо ему опустилась чья-то рука. Лайтбоди обернулся и увидел, что над ним нависает необъятная физиономия, похожая на китайский фонарь. Физиономия принадлежала румяному седовласому джентльмену, напоминающему комплекцией доктора Келлога – такому же коротенькому, плотненькому и пузатенькому. Джентльмен положил Уиллу руку на плечо, озабоченно нахмурился и поцокал языком.

– Нет-нет-нет-нет, – зачастил он, предостерегающе воздев палец. – Вы все делаете совершенно неправильно.

Уилл оторопел. Они что, знакомы? Он пригляделся к выпученным голубым глазам, увесистой челюсти, обесцвеченным волосенкам, венчавшим тыквообразную голову… Пожалуй, это лицо было ему знакомо…

– Жуйте, – сказал мужчина, словно отдавая приказание, а потом еще и визгливо прикрикнул: – Жуйте же! Работайте зубами! Флетчеруйте!

Он снял руку с Уиллова плеча и показал на огромный лозунг, висевший над входом в столовую. Жирные черные буквы, фута по три каждая, вслед за коротышкой призывали:

Только тут до Уилла дошло. Это был сам Хорейс Б. Флетчер собственной персоной, во всей своей челюстно-жевательной славе. Разумеется, Лайтбоди знал этого человека. Да и кто в Америке его не знал? Флетчер был гением натуристики, открывшим миру главный принцип крепкого здоровья, диеты и пищеварения: жевание. Жевание – ключ ко всему. Флетчер утверждал (а доктор Келлог безоговорочно соглашался с ним), что панацея от всех желудочных недугов и расстройств пищеварения – полное перемалывание пищи в ротовой полости. Пищу следует размельчить челюстями пятьдесят, шестьдесят, даже семьдесят раз – пока она не превратится в кашицу, и тогда «пищевые ворота» раскроются, с радостью приняв полностью обработанный корм. Все светила пищевого тракта встретили это простое, но грандиозное открытие воплями восторга. И вот титан жевания, герой зубов и челюстей стоял возле Уилла Лайтбоди посреди огромного зала, кишевшего выдающимися личностями. Великий человек лично обучал Уилла высокому искусству пережевывания тоста. И Лайтбоди проникся торжественностью момента.

Он стал жевать медленно и вдумчиво, как никогда прежде, а мелодичный учительский голос Хорейса Б. Флетчера отсчитывал вслух: «…десять, одиннадцать, двенадцать, вот так, тринадцать, четырнадцать, да, да». Уилл старался изо всех сил, а сильные толстые пальцы Великого Жевателя нежно взяли его за шею и пригнули голову вниз, как того требовала классическая флетчерская поза. Уилл жевал, жевал, жевал, жевал. После двадцати у него вдруг заболел нижний резец; на счете «двадцать пять» онемел язык; на тридцати кусочек тоста превратился в кашу; на тридцати пяти – в воду; на сорока заболела челюсть, а крошки смешались со слюной. Потом они вдруг взяли и чудодейственным образом растворились.

Весь стол наблюдал за этой процедурой в полном молчании. Когда священнодействие закончилось и Уилл осторожно поднял голову, Великий Жеватель одобрительно хлопнул его по спине, подмигнул пронзительно-голубым глазом и с довольным видом зашагал прочь. Уилл увидел, что миссис Тиндермарш смотрит на него с лучезарной улыбкой, да и все остальные соседи по столу тоже. Казалось, сейчас они разразятся аплодисментами. Уилл не мог взять в толк – с чего такое воодушевление из-за обычного жевания, но ему все равно было приятно, и он застенчиво улыбнулся, готовясь исполнить этот номер на бис.

Но анкора не состоялось. В этот самый миг из гула голосов выделился один-единственный, знакомый Уиллу не хуже, чем его собственный, и Лайтбоди дернулся на стуле, будто пронзенный током. Элеонора! Он вскочил на ноги (стул отлетел в сторону) и принялся озираться вокруг. Ее голос вновь донесся до него. Жующие головы поднимались и опускались над тарелками, подавальщицы подавали, диетологические консультанты консультировали. Уилла вдруг затошнило от страха.

– Элеонора! – воскликнул он, словно перепуганный теленок. – Элеонора!

И она поднялась из-за стола, до которого было не более тридцати футов: темные шелковистые волосы уложены в высокую прическу, живые зеленые глаза глядят испуганно и предостерегающе. «Не здесь и не сейчас» – вот что означал этот взгляд. Лайтбоди увидел, как соседи Элеоноры, весьма респектабельные и даже блестящие господа, глазеют на него с изумлением. А кто это сидит рядом с ней, разложив на коленях салфетку с хирургической аккуратностью? Что это за тип с мужественным подбородком и золотистой шевелюрой? О, эти его белоснежные зубы, эти исцеляющие руки!

Не здесь и не сейчас?

Как бы не так! Уилл уже направлялся к Элеоноре, чувствуя, как желудок, сжавшись в кулак, колотит его изнутри. Подальше бы отсюда, из Бэттл-Крик, где у человека отбирают собственную жену и еще учат, как надо жевать тост. Лайтбоди сам не знал, что на него нашло. Просто он не видел жену целых десять часов, вот и потерял голову от чувства утраты и жалости к себе.

– Элеонора! – крикнул он.

Теперь на него пялилась вся эта благонамеренная, флетчерующая, ухоженная публика, а ему было наплевать.

Элеонора не двигалась ему навстречу. Она уже не выглядела ни испуганной, ни даже сердитой. Просто смущенной.

Чарли Оссининг немного опаздывал.

Дело было не в поезде – поезд-то прибыл вовремя, прикатил на вокзал Бэттл-Крик минута в минуту. Заскрежетал тормозами, закачал султанами пара, а город сверкал сказочными огоньками за стеклами, затуманенными сытым дыханием пассажиров: коммивояжеров, торговцев недвижимостью и пищевых магнатов. Чарли выглянул из окна купе, чувствуя, как внутри у него все сжимается от радостного волнения. Во рту еще ощущался привкус вчерашнего ужина (сэндвич с языком и маринованные огурчики). Вот он какой, Бэттл-Крик. Золотая жила!

Он посмотрел на огромный, грациозно покачивающийся на ветру транспарант, плод творчества местных патриотов, и подумал, что эти слова адресованы персонально ему, Чарли Оссинингу. Уж ему-то будет хорошо, в этом можно не сомневаться. Это так же верно, как то, что три тысячи восемьсот сорок девять долларов, полученные от миссис Хукстраттен (ну, на самом деле три тысячи восемьсот сорок шесть долларов и пятьдесят пять центов – после вагона-ресторана и чаевых), – всего лишь первый самородок из золотого рудника, приветливо распахнувшего свои недра перед старателем. Это его, Оссининга, шанс. Его город. Бэттл-Крик – САМЫЙ БОЛЬШОЙ МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД АМЕРИКИ, Столица Здоровой Пищи, всемирная коробка с кукурузными хлопьями.