Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

— Мне без разницы, — вслух сказал Сэмми мистеру Фрэнку Зинге, Нью-Йорку, всему миру, а затем, повернувшись, и Бэкону: — Мне наплевать! Мне все равно, получу я эту работу или нет. Я не желаю думать ни об этом, ни о Лос-Анджелесе, ни о твоем отъезде, вообще ни о чем таком. Я просто хочу нормально жить, быть славным парнем и приятно проводить время. Такое тебе годится?

— Отлично годится, сэр, — ответил Бэкон, зябко кутая горло шарфом. — Что, если мы куда-нибудь пойдем и чем-нибудь таким займемся?

— А чем ты хочешь заняться?

— Не знаю. Какое твое самое любимое место? Во всем городе?

— Мое любимое место во всем городе?

— Ага.

— Включая все пять районов?

— Только не говори, что оно в Бруклине. Я буду жутко разочарован.

— Оно не в Бруклине, — сказал Сэмми. — В Квинсе.

— Еще хуже.

— Только его там больше нет, моего любимого места. Его закрыли. Упаковали и укатили прочь из города.

— А, понятно, — качая головой, сказал Бэкон. — Эта твоя Ярмарка.

— Ведь ты никогда там не бывал, верно?

— И это твое самое любимое место?

— Да, но…

— Тогда ладно. — Бэкон поймал такси и галантно открыл для Сэмми дверцу. Сэмми немного постоял в нерешительности, понимая, что Бэкон собирается втянуть его во что-то такое, из чего потом черта с два выпутаешься. И он даже не знал, во что.

— Мы едем в Квинс, — сказал Бэкон водителю. — На Всемирную ярмарку.

Только когда они достигли моста Триборо, водитель сухо и монотонно произнес:

— Даже не знаю, как вам, ребята, сказать.

— Там что, совсем ничего не осталось? — спросил Бэкон.

— В газетах я читал, что город, мистер Мозес и всякий ярмарочный народ… в общем, они спорили, что делать с землей. Думаю, что-то еще могло остаться.

— Да мы ничего особо и не ждем, — сказал Бэкон. — А, Сэмми?

— Меня все устроит, — отозвался Сэмми.

Сэмми обожал Всемирную ярмарку. Трижды побывав там за первый сезон в 1939 году, он до конца жизни хранил такую махонькую кнопочку, которую тебе давали, когда ты выходил из павильона «Дженерал Моторс». Там было написано: «Я ВИДЕЛ БУДУЩЕЕ». Сэмми вырос в эпоху великих надежд, а потому для него и миллионов таких же городских мальчуганов Ярмарка и мир, который она предвещала, обладали силой железного договора, обещанием того, что лучший мир непременно придет, тем самым, которое Сэмми позднее попытается выполнить на картофельных полях Лонг-Айленда.

Такси высадило Бэкона и Сэмми у железнодорожной станции «Лонг-Айленд», после чего они немного прошли по периметру Ярмарки, высматривая, как бы туда проникнуть. Но всюду стояла высокая ограда, и Сэмми сильно сомневался, что сможет через нее перелезть.

— Давай, — сказал Бэкон, приседая за какими-то кустами и выгибая спину. — Забирайся.

— Я не могу… тебе будет больно…

— Давай, залезай. Мне будет отлично.

Сэмми забрался Бэкону на горб, оставляя грязные отпечатки подошв на его пальто.

— У меня, знаешь ли, мистически удесятеренная сила, — сообщил ему Бэкон. — И р-раз!

Сэмми поболтался, покувыркался и наконец приземлился на задницу на территории Ярмарки. А Бэкон подпрыгнул, подтянулся и ловко перекинул свое тело через ограду. Они оказались внутри.

Первым, что отыскал острый глаз Сэмми, были монументальные структуры Матта и Джеффа, возвышенный Трилон и его округлая подружка Перисфера, символы Ярмарки, которые в течение двух лет были поистине вездесущи по всей стране, пробивая себе дорогу в ресторанные меню, на циферблаты часов, спичечные коробки, галстуки, носовые платки, игральные карты, подростковые свитера, шейкеры для коктейлей, шарфы, зажигалки, корпусы радиоприемников и т. д. и т. п., прежде чем так же внезапно исчезнуть подобно тотемам некого дискредитированного культа, который ненадолго расцвел, а затем разочаровал своих поклонников величественными и жуткими пророчествами. Сэмми тут же увидел, что нижние футов сто Трилона стоят в лесах.

— Трилон сносят, — вымолвил он. — Вот дьявол.

— А который тут Трилон? Вон тот, остроконечный?

— Угу.

— Понятия не имел, что он такой высоченный.

— Выше памятника Вашингтону.

— А из чего он? Из гранита, известняка или чего-то еще?

— По-моему, из гипса.

— Отлично у нас получается, правда? Даже о моем отъезде в Лос-Анджелес не разговариваем.

— А ты о нем думаешь?

— Только не я. Значит, этот шар — Перисфера?

— Да.

— А внутри у них что-то было?

— В Трилоне ничего не было. А вот внутри Перисферы было целое шоу. Демокрасити. Масштабная модель города будущего. Ты садился в такие маленькие машинки, которые там повсюду катались, и разглядывал этот город. Сплошь суперавтострады и зеленые пригороды. Казалось, ты просто паришь над всей этой красотой в цеппелине. Порой там делали вроде как ночь, и тогда все махонькие здания и уличные фонари загорались и сияли. Это было потрясающе. Мне до жути нравилось.

— Не сомневаюсь. Хотел бы я это увидеть. А как думаешь, этот город все еще там?

— Не знаю, — ответил Сэмми, испытывая какой-то опасливый восторг. Теперь он уже достаточно хорошо знал Бэкона, чтобы распознать импульс с сопутствующим ему тоном, который в глухую полночь отправил его друга в военный объект на самой верхотуре Эмпайр-стейт-билдинг, да еще с двумя хозяйственными пакетами деликатесов в руках. — Скорее всего нет. Думаю… эй, Бэк, погоди.

Но Бэкон уже огибал низкую круглую стенку, что окружала необъятный бассейн, в котором Перисфера некогда плавала. Теперь бассейн был осушен и накрыт влажным на вид слоем мешковины. Сэмми огляделся, проверяя, нет ли в округе каких-то рабочих или охранников, но было очень похоже, что в данный момент все это место предоставлено им одним. Тут у него аж сердце заныло. Сэмми страшно хотелось осмотреть обширную территорию Ярмарки, которая не так давно роилась флагами, дамскими шляпками и людьми, которых катали на всевозможных драндулетах. Однако видел он теперь только широкий простор грязи, брезента и рваных газет, который тут и там нарушался веретенообразным обрубком увенчанной шляпкой колонны, пожарным гидрантом и голыми деревьями, что стояли по бокам пустых аллей и променадов. Разноцветные павильоны и выставочные залы, оснащенные кольцами Сатурна, молниями, акульими плавниками, золотыми решетками и ульями, итальянский павильон, чей фасад целиком растворялся в непрерывном каскаде воды, гигантский кассовый аппарат, строгие и изящные храмы детройтских богов, фонтаны, пилоны и солнечные часы, статуи Джорджа Вашингтона, Свободы Слова и Правды, Указующей Путь к Свободе, — все это было ободрано, разобрано, раздраконено, сброшено на землю, свалено бульдозером в кучи, загружено в кузова грузовиков, сгружено на баржи, отбуксировано прочь из гавани и отправлено на морское дно. Сэмми стало очень грустно. Но вовсе не потому, что он узрел в этом превращении яркого летнего сна в необъятную кучу грязи некую поучительную аллегорию или проповедь на предмет тщеты всех человеческих надежд и утопических представлений о действительности. Для такого Сэмми был еще слишком молод. Просто он страстно любил Ярмарку и теперь сердцем ощутил то, что уже давно знал умом. Как и его детство. Ярмарка закончилась, и Сэмми уже никогда не смог бы в нее вернуться.