Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

— Нам потребуется устроить им дальнейший допрос, — добавил агент Уиче, не трудясь замаскировать удовольствие откровенной подоплекой сказанного. — Большое спасибо, мэм. У нас своя машина.

Сэмми все же сумел поднять голову и увидел, что Рут с любопытством на него смотрит. На лице экономки проглядывала та же самая легкая жалость, которую, как показалось Сэмми, он в тот день уже наблюдал.

— Я просто хочу знать, — сказала женщина. — Каково, мистер Клей, зарабатывать себе на жизнь, охотясь на слабоумных? Я только это хотела выяснить.

Сэмми показалось, что ему следует знать, о чем она толкует. Он не сомневался, что в обычных обстоятельствах он бы наверняка это знал. А так…

— Извините, мэм. Я понятия не имею, о чем вы…

— Я слышала, бедный мальчик выпрыгнул из окна, — сказала Рут. — Завязал у себя на шее скатерть и выпрыгнул…

Тут в соседней комнате зазвонил телефон, и женщине пришлось прерваться. Она отвернулась от Сэмми и пошла ответить на звонок. Агент Уиче дернул Сэмми за воротник и потащил его к двери. Они вывалились в обжигающе-холодную ночь.

— Минутку, — вдруг позвал их из дома голос экономки. — Там звонят мистеру Клейману. Это он?

Впоследствии Сэмми часто задумывался, что бы с ним сталось, в каком грязном проулке или канаве его изнасилованное тело в конечном итоге было бы брошено, не позвони в тот момент его матушка в «По-то» с новостями о смерти Томаса Кавалера. Агент Уиче переглянулся с коллегой. Их красные физиономии уже не были столь профессионально невыразительными.

— Блин, Фрэнк, — буркнул агент Феллоуза. — Вот достача. Это его мамаша.

Когда Сэмми вышел из кухни, Дэйв Феллоуз согбенно прислонялся к дверному косяку, прикрывая красное, влажное от слез лицо. Два агента ФБР бесследно исчезли. В конце концов у них тоже когда-то были матери.

— Мне сейчас же необходимо вернуться в город, — сказал Сэмми.

Феллуоз вытер лицо рукавом, затем сунул руку в карман и достал оттуда ключи к своему бьюику.

Хотя машин на дороге почти не было, им потребовалось целых три часа, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Двое бывших приятелей не сказали друг другу ни слова начиная с того момента, когда Феллоуз завел мотор своей машины, и кончая тем, когда он высадил Сэмми у его квартиры.

Сбежав из отеля «Треви», Джо сделался всего лишь одним из 7014 утопленников, что ковыляли той ночью по улицам Нью-Йорка. С собой он тащил пинту ржаного виски, купленную им в баре на Пятьдесят восьмой улице. Волосы его замерзли и превратились в сосульки, а синий фрак сделался куском холодного гранита, но Джо ничего не чувствовал. Он просто шел дальше, то и дело потягивая виски из бутылки. Улицы освещались яркими фарами такси, театры быстро пустели, а ресторанные витрины были сплошь в гало от света уличных фонарей и влажного дыхания посетителей. Джо со стыдом вспоминал приподнятое настроение, что охватило его, когда он ранее тем же вечером шел к подземке, и не покидало всю поездку в грохочущем вагоне, где все глазели на фокусника, общую любовь к нему кудрявых пуделей и автомобильных клаксонов, зубчатые отметины Эссекс-хауса на лике луны, чей свет затопил его, пока Джо в своей шикарной шляпе вышагивал от станции подземки к отелю «Треви».

Невесть как он в итоге оказался в Бруклине. Доехав на поезде до самого Кони-Айленда, Джо затем заснул и проснулся в каком-то непонятном месте под названием Грейвсэнд. На плече у него лежала грубая рука полицейского. Где-то около двух часов ночи, еще пьянее, чем в тот вечер, когда он появился на лестнице дома Бернарда Корнблюма на Майзеловой улице, Джо очутился у дома номер 115 по Оушен-авеню, перед дверью квартиры 2-б.

Этель почти сразу же ему отворила. Она была полностью одета и накрашена, а ее волосы, как обычно, были аккуратно завязаны в тугой узел. Если Этель и удивилась появлению племянника у двери своей квартиры — замерзшего как ледышка, с мешками под глазами и мутным взглядом, в роскошном вечернем костюме, то никак этого не показала. Без единого слова она обняла Джо и помогла ему дойти до кухонного стола. Затем Этель налила ему чашку кофе из эмалированного голубого кофейника в белый горошек. Кофе был просто жуткий, жидкий как вода, в которой Джо мыл свои кисточки, и кислый как испорченное вино. Однако при всем при том он был свежий и мучительно горячий. Воздействие, оказанное этим кофе на Джо, можно описать как опустошительное. Стоило только раскаленной влаге попасть ему в горло, как все те факты и непредвиденные обстоятельства, которые Джо держал под водой до тех пор, пока ему не показалось, будто они наконец-то перестали дрыгать ножками, теперь выпрыгнули на поверхность. Тут Джо вдруг со всей ясностью осознал, что он жив, а его брат Томас лежит мертвым на дне Атлантического океана.

— Надо включить радио, — только и смог он сказать.

Этель села напротив со своей чашкой кофе. Затем достала из кармана черного кардигана носовой платок и вручила его Джо.

— Сперва поплачь, — велела она.

Этель также угостила Джо резиновым куском медового пирога, после чего, как и в ночь его прибытия, дала ему полотенце.

Пока Джо принимал душ, в ванную комнату пришаркала Бабуля. Явно не сознавая о его присутствии, она задрала низ ночной рубашки и опустила свою бледно-голубую задницу на унитаз.

— Ты совсем меня не слушаешь, Йехевет, — сказала она на идише, называя Джо настоящим именем его тетушки. — Я в первый же день сказала, что мне не нравится этот корабль. Разве я тебе этого не сказала?

— Извините, — отозвался Джо по-английски.

Бабуля удовлетворенно кивнула и вышла из совмещенного санузла. Затем, не говоря худого слова, выключила там свет и зашаркала прочь по коридору. Джо стоял под душем в кромешной тьме.

После того, как он отогрелся и смог наконец затрястись в неуправляемых рыданиях, тетушка завернула его в купальный халат, некогда принадлежавший Могучей Молекуле, и отвела к старой кровати Сэмми.

— Все хорошо, — сказала Этель. — Все хорошо. — Приложив сухую ладошку к щеке Джо, она держала ее там, пока он не перестал плакать, а потом еще, пока он не перестал трястись, и еще, пока он не восстановил способность более-менее нормально дышать. Ладонь Этели у него на щеке оставалась холодной как кирпич.

Джо проснулся через несколько часов. За окном по-прежнему была ночь, ни единого следа утра по-прежнему не наблюдалось. У него ныли все суставы и грудная клетка, а легкие горели так, словно он все это время дышал ядовитым дымом. Джо чувствовал себя пустым, расплющенным, неспособным даже заплакать.

— Она уже едет, — сказала его тетушка. Она стояла в дверном проходе, очерченная слабой голубизной от лампы дневного света над кухонной раковиной. — Я ей позвонила. Она чуть с ума не сошла от тревоги.