Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

— Вот увидите! — кричал мужчина. — Человек может летать!

Далее он продемонстрировал всем крепость эластичной веревки, сотканной из восьми отдельных жил. Каждая такая жила была в свою очередь изготовлена из сверхдлинных и сверхтолстых резиновых полосок, которые были специально подобраны им в магазине «Идеальный офис». Полицейские по-прежнему придерживались своих подозрений, но уже не очень знали, чему верить. Полночно-синий костюм с символом отмычки и каким-то странно-голливудским лоском порядком воздействовал на здравость суждений стражей порядка. К тому же здесь имела место еще и профессиональная манера Джо, по-прежнему почти безупречная, невероятно искусная, да еще столько лет не находившая себе применения. Уверенность фокусника в том, что он спрыгнет с крыши, нырнет на добрых 162 фута в направлении безумно далекого тротуара, после чего его вновь утянет вверх колоссальная резиновая лента, чтобы он одарил лучистой улыбкой собравшийся на крыше народ, казалась просто абсолютной.

— Дети не смогут увидеть, как я полечу, — с обманным блеском в глазах сказал Джо. — Позвольте им подойти к краю.

Дети охотно с этим согласились и поднажали. Мисс Макомб и отец Мартин в ужасе принялись их удерживать.

— Джо! — воскликнул Сэмми. Он заодно с разнообразными полицейскими в форме и в штатском в смешении машущих рук притопал на продуваемый всеми ветрами променад. Всю компанию вел предельно настороженный Томми Клей.

Увидев, как этот мальчик, его родной сын, присоединяется к разношерстной толпе, собравшейся на обзорной площадке, чтобы понаблюдать за тем, как будет выполнено самое опрометчивое и нереальное из обещаний, Джо вдруг вспомнил сентенцию, которую однажды выдал его старый учитель Бернард Корнблюм.

— Только любовь, — сказал тогда старый фокусник, — может взломать пару вставленных друг в друга замков Брамаха.

Это замечание Корнблюм сделал в самом конце последнего регулярного визита Джо в дом на Майзеловой улице, втирая немного мази на основе календулы в сырую, шелушащуюся кожу у себя на щеках. Вообще-то в течение финальной части каждого очередного урока Корнблюм говорил очень мало — просто сидел на крышке самого обычного соснового гроба, купленного им у местного гробовщика, курил и непринужденно просматривал номер «Ди Кайт». Тогда как внутри гроба, связанный и скованный, свернувшийся в клубочек, Джо втягивал ноздрями отчаянные глотки воздуха с запахом сосновых опилок и время от времени производил краткие, но поистине титанические усилия. Единственными комментариями Корнблюма в такое время обычно бывали громкие выхлопы из его заднего прохода. Старый фокусник дожидался тройного стука изнутри, который извещал его о том, что Джо освободился от наручников и цепей, выкрутил три фиктивных болта с отпиленными от стержней головками и уже готов появиться. Временами, однако, если Джо оказывался недостаточно расторопен или если соблазн воображаемой публики становился слишком велик, Корнблюм начинал вещать на своем весьма убогом, пусть даже и беглом немецком. В подобных случаях, впрочем, он всегда ограничивался чисто профессиональными темами. К примеру, с нежностью и любовью вспоминал представления, во время которых — по невезению или по глупости — ему едва удавалось спасти свою жизнь; или же, в деталях скучных и поистине апостольских, припоминал одну из тех трех золотых оказий, когда ему повезло увидеть представление своего пророка, Гарри Гудини. Но лишь в этот последний раз, как раз перед неудачным прыжком Джо в мрачную Влтаву, болтовня Корнблюма увела его с тропы профессиональной ретроспекции в тенистые, лиственные рубежи сугубо личного.

Ему довелось присутствовать, сказал Корнблюм — голос его ясно слышался сквозь дюйм сосновой доски и тонкий брезентовый мешок, в котором, точно в коконе, корчился Джо, — на уникальном представлении Короля Наручников. Уникальность же представления состояла в том, что на нем величайший из великих потерпел полное фиаско. Правда, ни одна живая душа, не считая самого Короля, его ближайших доверенных лиц и немногих проницательных коллег, даже об этом фиаско не заподозрила. По словам Корнблюма, дело было в Лондоне, в 1906 году, в театре «Палладиум», когда Гудини принял публичный вызов и взялся высвободиться из якобы неснимаемых наручников. Вызов был брошен лондонской «Миррор», корреспонденту которой удалось разыскать на севере Англии одного кузнеца. Утверждалось, что этот самый кузнец после целой жизни упражнений и изысканий изобрел наручники, снабженные замком столь сложным и неподатливым, что никто (включая его колдовского изобретателя) не мог его взломать. Корнблюм описал эти наручники — два толстых стальных кольца, жестко приваренных к цилиндрическому стержню. Внутри этого крепчайшего стержня — и тут в голос Корнблюма невольно проникли нотки благоговейного ужаса — как раз и находился зловредный механизм манчестерского кузнеца. В целом это была вариация устройства Брамаха — прославленно непокорного замка, который, пусть с великими трудностями, но все же можно было взломать при помощи длинной, предельно изощренной, трубчатой отмычки с хитрой засечкой на конце. Изобретенный в 60-х годах восемнадцатого столетия англичанином Джозефом Брамахом, этот замок более полувека оставался невскрытым, неоскверненным, пока его наконец не взломали. Однако замок, который теперь противостоял Гудини на сцене «Палладиума», включал в себя сразу две трубки Брамаха, одна внутри другой, и открывался он только при помощи причудливого двойного ключа, напоминавшего что-то вроде сжатых половинок телескопа — один цилиндр с засечкой торчал здесь из другого.

Прямо на глазах у пяти тысяч неистово аплодирующих леди и джентльменов (и младой Корнблюм среди них) Мистериарха, облаченного в черную визитку и жилет, сковали дьявольскими наручниками. Затем Гудини, молча и невыразительно кивнув своей жене, удалился к специальному шкафчику, собираясь приступить к невозможной работе. Оркестр грянул «Анни Лори». Двадцать минут спустя раздался гром аплодисментов, когда из шкафчика высунулись голова и плечи фокусника. Выяснилось, однако, что Гудини всего лишь хотел при лучшем освещении взглянуть на наручники, которые по-прежнему железно его держали. Затем он снова нырнул в свой шкафчик. Оркестр сыграл увертюру к «Сказкам Гофмана». Пятнадцать минут спустя музыку опять заглушил гром аплодисментов, когда Гудини отступил от шкафчика. Вопреки самой надежде Корнблюм надеялся, что великий мастер все-таки преуспел, даже прекрасно зная о том, что когда первый замок Брамаха, с одним-единственным стволом, после шестидесятилетних трудов был наконец взломан, это потребовало от удачливого мастера отмычки, американского слесаря по фамилии Хоббс, целых двух суток непрерывных усилий. И теперь оказалось, что Гудини — потный, с неловкой улыбкой на лице и отстегнувшимся с одной стороны воротничком — вылез из шкафчика лишь за тем, чтобы объявить любезнейшей публике о том, что, несмотря на общую усталость и боль в коленях, он еще не готов выбросить полотенце. Тогда представитель газеты, в интересах честного спортивного состязания, предложил принести подушку, и Гудини снова залез в свой шкафчик.