Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

Каждая вселенная, и наша личная в том числе, берет свое начало в разговоре. Все големы в мировой истории, от восхитительного козлика рабби Ханина до глиняного Франкенштейна рабби Йегуды Ливая бен Бецалеля, призывались к существованию посредством языка, посредством бормотания, декламации, каббалистической болтовни. Они в буквальном смысле выговаривались к жизни. Кавалер и Клей — чьего голема предстояло сформировать из черных линий и четырехцветных точек литографа — лежали, освещенные огоньками первых из пяти дюжин сигарет, которые они за тот день в итоге выкурили, постепенно начиная разговор. Осторожно и вдумчиво, с определенным скорбным юмором, вдохновленным отчасти пониманием ограниченности своего словаря и неточностью своей грамматики, Джо поведал историю своих незаконченных уроков у аусбрехера Бернарда Корнблюма и описал роль, которую старый учитель сыграл в его отбытии из Праги. Про Голема Джо рассказывать не стал, а просто сообщил, что его контрабандой вывезли за границу в одном контейнере с некими неопределенными артефактами. Сэмми тут же вслух нарисовал картину, где эти самые артефакты представали массивными колдовскими фолиантами на иврите с золотыми застежками. Джо не стал выводить его из этого заблуждения. Его теперь не на шутку смущало то, что, когда его попросили изобразить гибкого, воздушного Супермена, он нарисовал тупого голема во фригийском колпаке. Поэтому Джо казалось, что чем меньше в дальнейшем будет сказано про големов, тем лучше. Сэмми остро интересовали детали самовысвобождения, и он был полон вопросов. Верно ли, что тебе требуется иметь два сустава, а также что Гудини был с рождения одарен гнущимися в обе стороны локтями и коленками? Нет и нет. Правда ли, что Гудини мог по своему желанию вывихивать себе плечи? Согласно Корнблюму, нет. Важнее ли в этом ремесле быть сильным и ловким? Нет, оно скорее требует хитрости, чем ловкости, и скорее выносливости, нежели силы. Как ты обычно прокладываешь себе путь наружу — режешь, вскрываешь или готовишь все заранее? Все вышеперечисленное и многое другое — ты взламываешь, корчишься, рубишь, пинаешь и так далее и тому подобное. Джо вспомнил кое-что из того, что Корнблюм рассказывал ему про свою карьеру в шоу-бизнесе, — про тяжелые условия, про бесконечные скитания, про товарищество исполнителей, про постоянно идущую передачу накопленного знания и умения в среде фокусников и иллюзионистов.

— Мой отец выступал на эстраде, — сказал Сэмми. — Был в шоу-бизнесе.

— Я знаю. Однажды я слышал про это от своего отца. Он был силачом, да? Он был очень сильным.

— Он был самым сильным евреем на свете, — сказал Сэмми.

— А теперь…

— А теперь он уже умер.

— Извини.

— Он был ублюдком, — сказал Сэмми.

— Что, незаконнорожденным?

— Нет, не в буквальном смысле. Это просто такое ругательство. Сволочь он был, короче. Он бросил меня, когда я был еще совсем малышом, и так и не вернулся.

— А.

— Он был сплошная мышца. Без сердца. Вроде Супермена без Кларка Кента.

— Так вот почему ты хочешь, чтобы наш парень… — Джо решил принять словечко Сэмми, — не был сильным.

— Нет! Я просто не хочу, чтобы наш парень был как все остальные, понимаешь?

— Значит, я ошибся, — сказал Джо, чувствуя, что он прав. Даже когда Сэмми именовал покойного мистера Клеймана ублюдком, в голосе его слышалось восхищение.

— А твой отец — он какой? — спросил Сэмми.

— Он хороший человек. К сожалению, он не самый сильный еврей на свете.

— Именно это им и нужно, — сказал Сэмми. — Или, к примеру, ты — как ты оттуда выбрался. Или, возможно, им нужно что-то вроде супер-Корнблюма. Эй, послушай-ка… — Он встал и принялся колотить правым кулаком по левой ладони. — Так… Так… Так… Ага. Хорошо. Погоди минутку. — Сэмми прижал ладони к вискам. Было почти заметно, как идея локтями проделывает себе путь в его голове, точно Афина в черепе Зевса. Джо сел на полу. Мысленно прокрутив у себя в мозгу последние полчаса разговора, он, словно получая прямую передачу из головы Сэмми, мысленно узрел очертания, темные контуры, балетную пластику костюмированного героя, чья сила будет заключаться в неизменной способности к невозможному эскейпу, самовысвобождению. [1] Все еще достаточно свежая память о Гарри Гудини в американском сознании через тринадцать лет после его кончины — о его мифе, его загадочных способностях, его телосложении, его подвигах, его целеустремленном выслеживании и разоблачении всевозможных обманщиков и мошенников — является незаслуженно пренебрегаемым источником идеи супергероя в целом, лишним аргументом в ее пользу. Джо как раз предчувствовал, представлял себе или странным образом припоминал этот эффектный персонаж, когда Сэмми вдруг открыл глаза. Лицо его перекосилось и раскраснелось от возбуждения. Используя его же собственное выражение, было очень похоже на то, что его кишки подняли бунт.

— Ладно, — сказал Сэмми. — Вот, послушай. — Он принялся расхаживать между чертежных столов, декламируя резким, рявкающим тенором, в котором Джо сразу узнал манеру дикторов американского радио. — Значит, для нас, это самое… всех, это самое, кто томится в оковах рабства…

— В оковах?

— Ну да. — Щеки Сэмми покраснели, и он понизил свой радиоголос. — Это типа цепей. Короче, просто слушай. Это комикс, ага?

— Хорошо.

Сэмми снова принялся расхаживать между столами, опять завел тон радиодиктора и продолжил сочинять историческую серию восклицаний.

— Для всех, кто томится в оковах рабства и — это самое — в кандалах тяжкого гнета, он приносит надежду на освобождение и обещание свободы! — Речь Сэмми теперь становилась все увереннее. — Вооруженный превосходной физической и умственной подготовкой, блестящей командой помощников, а также древней мудростью, он бродит по всему земному шару, совершая поразительные подвиги и приходя на помощь тем, кто чахнет в цепях тирании! Его… — тут Сэмми сделал паузу и бросил на Джо радостно-беспомощный взгляд, теперь уже готовый полностью исчезнуть в своей истории, — его зовут Эскапист!

— «Эскапист», — попробовал Джо. Для его нетренированного уха это звучало довольно величественно — так звали кого-то сильного, полезного и достойного доверия. — Он мастер эскейпа в стильном костюме. И борется с преступностью.

— Он не просто с ней борется. Он освобождает от нее мир. Он освобождает людей, понимаешь? Он приходит в час тьмы. Он наблюдает из теней. Направляемый только светом… светом…

— Своего Золотого Ключа.

— Блеск!

— Понимаю, — сказал Джо. Костюм будет темный, темно-синий, синий как полночь, простой, функциональный, украшенный лишь эмблемой отмычки на груди. Джо подошел к одному из чертежных столов и забрался на табурет. Вооружившись карандашом и листом бумаги, он начал стремительно делать эскиз, закрывая мысленное веко и, так сказать, проецируя на него только что впрыгнувший ему в голову образ — мужчину в процессе приземления, гимнаста, отцепившегося от колец, чья правая пятка вот-вот соприкоснется с полом, а левая поднята и согнута в колене, чьи руки выброшены высоко над головой, ладони раскрыты. Джо упорно пытался ухватить физику того, как этот мужчина движется, как перемещаются группы его мышц и сухожилий, и тем самым сделать то, чего ни один художник комиксов доселе не делал — выковать анатомическую основу стиля и грации.